Алексей Кочетков - Внутренний фронт

Ему тяжело, и он не скрывает этого. Но каждый раз я ухожу с укрепленной верой в конечное торжество справедливости. Она живет в нем, эта вера. Ничто не затуманило широты, живости, гуманности его ума. Ему претит, ему ненавистны эта кровь, тупое мещанское бахвальство, шовинизм, националистическая тупость и ограниченность.

– Правда победит, Алекс. Красная армия не может не победить. Это ее священный долг перед трудящимися всего мира. Увидишь, в конце концов, очнутся и наши рабочие. Надо учесть и нацистскую пропаганду. Она у них образцово поставлена. Кто слышал наш передатчик в первый день начала войны с Советским Союзом? Единицы! Ты тоже не слышал… Надо работать, разъяснять, надо верить. И чаще улыбаться: чем труднее, тем чаще.

Какое все-таки счастье, что я не один. Какое счастье, что есть Фридрих. Вот он, наш наднациональный пролетарский интернационализм в действии.

Надписи «Руссланд» на табличках, стоявших на самых крупных выключателях, демонстративно перечеркнуты. Синим мелом наискосок небрежно через всю табличку выведено «Остланд [27]»… Ого! России, выходит, больше нет! Есть безымянная «Восточная земля» вроде Огненной. Новое жизненное пространство для длинноголовых арийцев – долихоцефалов [28]. И я по одному вожу знакомых русских-парижан слесарей в наш цех полюбоваться на эту метаморфозу.

– Понятно, что нас ждет, если эти победят. – Слесаря пугливо озираются, робко поддакивают и медленно мрачнеют.

Как-то шел домой в Йоханнисталь и почти обогнал скромно одетую молодую женщину, но что-то родное, русское почудилось в мягком овале слегка скуластого и курносого светлого лица.

– Русачка?

Женщина обернулась.

– Да, я русская…

Оказалось – морячка, буфетчица. Интернированная! Зовут Заира. Можно просто Зоя. Идет в общежитие, здесь же в Йоханнистале. Живет не одна. Их целая группа. Интернированы в начале войны. Тоже буфетчицы, радистки… с лесовозов Ленинградского пароходства «Хасан», «Днестр», «Волголес»… Не успели уйти домой из Штеттина…

Проводил, расспрашивая, до общежития. Пригласила подняться. Познакомила со всеми: Клава, Дуся, Полина, Нина… Все работают на аккумуляторном заводе «Пертрикс».

Комната просторная, но морячек много. Пол чисто вымыт, койки аккуратно заправлены, но на всем отпечаток бедности, импровизации… Держатся вежливо и настороженно… Себя назвал Володей… Потом не удержался…

А дома долго тихонько ругал сам себя. Поддался все же настроению. Передал адресок лавчонки, где можно без карточек купить кровяную колбасу, и – достаточно для первого раза. Придумаем сообща, как еще помочь морячкам. А вот политически страстных речей произносить при первом знакомстве не следует. Сердце, говоришь, разрывалось при виде пленниц? Почему не смогли их обменять? А может быть, ты их только растревожил? Смотрели ведь в упор, не особенно доверяя, ахали. Такие простые, натруженные, одинокие. А пожилая-то, старшая у них, та, приглашая заходить, твердо сказала:

– Не может быть, чтобы немец так далеко зашел. Приедем домой – все прочтем в «Правде».

Завод «Пертрикс» (1939 г.). *15

1 – завод «Пертрикс», 2 – лагерь (4 октября 1943 г.). *16

Здания бывшего завода. *17

Пропуск польки Эмилии Балуты. *18

Многим позднее свел Заиру с Жоржем Клименюком, с другими русскими вернетовцами, интербригадовцами. Их, может быть, и видел знакомый гюрсовский и вернетовский серб в берлинском поезде. Серб уже уехал. Выхлопотал проездные документы в Хорватию и уехал. Звал с собой. «Поедем вместе, махнем к партизанам». Нет, не могу, я в организации. Не могу же так просто все бросить. Да и как без документов. Перед отъездом товарищ показал мне общежитие испанцев. И вот же везет – Пепе. Неунывающий, веселый Пепе. Политкомиссаром или кем ты там, в штабе 31-й дивизии под Тремпом был?!

7-го августа сорок первого – наш первый долгожданный праздник, первая воздушная тревога, первый холодный душ. Вот она, «давно уничтоженная авиация русских». Загнанные свистками в подворотню высокого дома, недалеко от общежития испанцев, тревожно и радостно следим за крохотным серебристым самолетиком.