Алексей Кочетков - Внутренний фронт

И я особенно внимательно присматриваюсь к моему коллеге, кладовщику соседнего цеха, пожилому Фрицу. Он притягивает меня как магнит, этот маленький, кругленький, толстенький говорун Фридрих.

– О, нет, кладовщиком я только в последнее время. С тридцать восьмого. Заставили по мобилизации на работы. Я шофер, старый шофер, а до автомобилей – кучер конки. Ты знаешь, что такое конка?

Я частенько захожу на его склад. И нередко застаю его спорящим. Тогда доброе круглое лицо его становится молодым. Выпуклые синие глаза мечут молнии. В азарте он прижимает кулаки к груди и отбрасывает их от себя.

Но стоит мне появиться, сразу же все это прекращается. Из закоулка склада Фрица вылезают и уходят к себе пожилые, как и он, кряжистые, замкнутые и неприступные немцы-рабочие.

Здесь что-то есть.

Но я не спешу. Я ведь проездом. Я гость.

Он тоже иногда заходит на мой склад. Мы говорим друг с другом о том, о сем, и ни о чем конкретно, присматриваемся друг к другу. И я начинаю сознавать, что он мне очень нравится, что он умный и твердый. Такой не обманет, не предаст и не станет зря трепаться. И мне хочется спросить его о главном. И я чувствую, что ему тоже хочется сказать мне нечто важное, но каждый раз, дойдя до решающего момента, он умолкает и недоуменно, как будто в обиде, что его останавливают, вздыхает.

Встревожен необычным слухом: «Заключено новое соглашение… СССР уступает Германии Украину в аренду на 99 лет». Об этом только и говорят сегодня в курилках. Чушь какая-то. Как это в аренду?

И все же спешу после работы в консульство. Там все узнаю. Надо спросить еще раз и о том, как дела с моим заявлением. Когда же домой – на Родину?

Молчаливый буржуазный квартал в центре города. Пугливо озираясь, почти вбегаю в подъезд консульства. Навстречу из подвального помещения привратника поднимаются трое. Коренастые, крепкие. Настороженные прощупывающие взгляды. Свой или чужак?

Свой, свой. В обычно оживленной приемной – никого. В чем дело? Уже знакомый, чем-то встревоженный секретарь приглашает к себе. Дольше обычного расспрашивает об Испании, опять журит: «Не надо было оставлять заграничный паспорт в Париже».

О растревожившем меня слухе распространяться не стал. Сказал только: «Да, начинается» и как-то отчужденно посмотрел мимо.

А что начинается, я так и не понял. А, не поняв, успокоился. Какая там к черту аренда. Абсолютная чушь. Взбрело кому-то в голову. Отношения с Германией вполне добрососедские. Действует пакт.

Ну, конечно же, я скоро вернусь домой. Столько ждал, осталось совсем немного.

23 июня! Какой кошмар! Все рухнуло. Еще вчера была надежда вернуться домой, а сегодня один, один в тылу врага, на этом треклятом, грохочущем, как ни в чем не бывало, заводе.

Вот оно страшное, суровое испытание, о котором, возможно, предупреждал Димитров.

Как безмятежно начался вчерашний воскресный день 22 июня, и какими страшными переживаниями он кончился.

Впервые собрались с Антоном на лоно природы. День обещал быть душным. Наш первый аусфлуг инс грюне [20].

– Поезжайте в Грюнау, на Лангер Зее [21], – посоветовала хозяйка, – там просто замечательно. Вы хорошо отдохнете.

Встали чуть свет. Подготовили закуску. Вышли на тихую Остмаркштрассе, когда все еще спали. Все, как обычно.

Правда, садясь на Шеневайде в электричку, заметил слежку. Какой-то квадратный приземистый тип, проходя мимо поезда, неуклюже выбросил руку вниз, указывая, очевидно, другому шпику на наш вагон. Нормально! Так и полагается опекать отдыхающих в тоталитарном государстве.

*13

Шеневайде.

Лангер Зее около Грюнау. *14

Разыскали озеро. Нашли местечко на теплом чистом песчаном пляже. Купались целый день, не спеша закусывали. Какая-то девушка, заплыв чуть ли не на середину спокойного, длинного, окаймленного сосновым лесом-парком озера, звонко звала подругу: «Хельга, ком дох инс вассер! Хиер ист эс я вундершёёёёён! [22]».