Игорь Воронин - Гражданин Империи Иван Солоневич

Пошли. Ночь. Холодно. Моросит какой-то не то снег, не то дождь. На запасных путях стоят эвакуационные вагоны IV класса. Около них – горы всякого домашнего скарба. Скарб самый разнообразный – больше всего тряпье, но есть и продукты новейшей формации: кресла, две оттоманки и даже буфет в неизбежном стиле «модерн». Все это дорогое – вероятно, революционной эпохи – жалко бросать.

«Поговорил» и устроился в доме. Соседи – несколько рабочих, три солдата, жена какого-то красногвардейца с пятью ребятишками и тридцатью двумя местами багажа. Еще несколько женщин с детьми. Все это устраивается, спорит, кричит, визжит, плачет. Ад.

Наконец, расселись. Начинаются разговоры. Осторожные, выпытывающие… «Плохо стало. Работы нет, хлеба нет, немец все прет и прет…»

– Да, верно уж и Могилев заняли, – говорит солдат. – А у меня, между прочим, родные там, в деревне, значит. Вот и не знаю – попаду, или нет. На Витебск не пустили ехать… Сказывают, забирают наших в Германию, на окопные работы.

Жена красногвардейца не выдерживает:

– А вот, сидели бы в окопах, так не забирали бы.

– Да, что ж. Мы и сидели. Да только, когда нет порядку, – сиди, не сиди – ничего не высидишь.

– Да, порядку, это верно, никакого нет.

Молчат. Видно, что дальше говорить боятся. Посматривают на меня.

Говорит с верхней полки рабочий.

– Совсем плохо стало. Я вот в «Треугольнике» работал. Рассчитали. Семьсот рублей получил. В Орел еду – там, сказывали, работа есть. А у меня семейство! Жена, ребятишек четверо. Дорога. Семьсот рублей – надолго ли хватит? Ну, хорошо, найду работу в Орле. А не найду – тогда что? С моста – да в воду.

– Я сам рязанский. Куда ехать. У нас с голоду пухнут. Писали – кору стали есть.

– А на Украйне хлеба-то, говорят, сколько! Ну, да теперь немец позабирает…

Обращается ко мне испытующе…

– А как вы, товарищ, полагаете, хлеб-то из Украйны мы получим?

– Думаю, нет.

– Так, как же мы будем?

– Да так – кто с голоду помрет, а кто и жив останется.

Молчат. Рабочий отваживается рискнуть.

– Наговорили, наговорили, а теперь – накося, выкуси.

Лед сломан. Говорят с ненавистью. Сколько рабочих рассчитано. В одном Петрограде «почитай с миллион». Куда теперь всем им деться? Солдаты говорят о брошенных орудиях, складах, о павших с голоду лошадях. Лошадей им, пахарям, жальче всего. Фабрики не работают, дороги не ходят, есть нечего.

– У нас в Курской губернии пахать бы пора. Да куда там! Прямо обалдел народ. Сады повырубили, скот порезали, хлеб на самогонку пошел. А теперь за землю дерутся, словно она уйдет куда. Так и не пашут.

И все большевики виноваты. Так же, как раньше решительно во всем был виноват «царский режим». Любят русские люди «кивать на Петра».

– Я не понимаю, – вмешиваюсь я, – сами вы рабочие и крестьяне. Правительство у вас рабочее и крестьянское – ваше правительство. Так кто же вам виноват?

– Сами виноваты. Оно, конечно, товарищ, правильно – сами виноваты. Только, знаете, народ-то темный, бедный. Насыпали кучу золота, да и показали ему – на вот, бери. Ну, он и обалдел.

«При старом режиме хуже не было». «Хоть бы уж немец пришел». «Да, брат, и при немце несладко»…

Сижу и думаю: вот где она, подлинная «контрреволюция». Не Гучков и не Родзянко, а вот этот рязанский мужичок, который едет, не зная куда, потому в Рязанской губернии «с голоду пухнут». В этой «привилегирован-ной» жене красногвардейца, которая с неделю за билетами стояла, да потом трое суток с вокзала на вокзал ездила – с пятью ребятишками и со своим буфетом.

И слова у них теперь все не те, что я слышал еще два месяца тому назад – не партийной отливки.

Разговор на верхних полках.

– Да, что ж, воевать-то снова придется. Опять, слышь, мобилизацию объявляют.

– Придется… Да только уж довольно дураками быть, пора и поумнеть.

Станция. Входит какой-то железнодорожный рабочий. Сразу смолкают… Засыпаю.

Проснулся – слышу голос нового соседа.

– Так вот на митинге и обсуждали: уволить этих офицеров, или нет. Выступил этот Васильев. Говорит – что пущай работают, тоже людям есть надо. А председатель-то, паскудненький такой, пьяница, ему и говорит: «Вижу я, Васильев, что вы против рабочего класса и за буржуев, и потому считаю вас с сегодняшнего дня уволенным». Так и уволили.

– …А вечером прямо не выходи. Ходит эта красная гвардия; стой, говорит, оружие имеешь? Сейчас обыск. Ну, ежели часы или кошелек – пропали. Каждое утро трупы подбирают… И потом у нас в Бологом – как выберут меньшевика в Совет – так через неделю, – смотришь, он уже большевик. Власть, значит.