Гэри Лахман - В поисках П. Д. Успенского. Гений в тени Гурджиева

Помимо живых детских воспоминаний, Успенский делился ранними переживаниями того, что позднее он называл «чудесным», тем «иным миром» магии и тайны, который всю жизнь его притягивал. Когда мать в первый раз повела его в школу, она заблудилась в длинном коридоре и не знала, куда свернуть. Петр подсказал ей дорогу, хотя они оба впервые оказались в этом здании. Он описал коридор, в конце которого было две ступени, и окно, через которое виднелся сад директора. Там и будет дверь в кабинет директора. Так и вышло. Он также рассказывал о еще более раннем опыте, когда, выехав в город в окрестностях Москвы, он заметил, что место изменилось с прошлого его визита, случившегося несколькими годами ранее. Как и в школе, здесь он раньше никогда не был. Позднее он осознал, что на самом деле не посещал это место – ему приснилось , что он там побывал. Идея, что во сне нам порой являются видения будущего, станет центральной темой другого теоретика времени, с которым окажется связано имя Успенского, – аэронавигационного инженера Дж. У. Данна. Как мы увидим, в 20-х и 30-х идеи Данна, как и идеи Успенского, повлияли на некоторых из ведущих писателей того времени [8] Описание моего собственного опыта пророческих снов см. в моей статье Dreaming Ahead в выпуске The Quest , зима 1997. .

Вскоре Успенский стал больше интересоваться снами. «Возможно, самые интересные первые впечатления моей жизни пришли из мира снов», – писал он позднее. Но в отличие от Данна, он не связывал спящий разум с опытом ясновидения. Для него ощущение дежа вю было связано с идеей «вечного повторения», странной верой, которую он позднее нашел у философа Ницше и других авторов. Эта идея такова: мы живем свои жизни снова и снова, совершенно одинаково, в бесконечной последовательности повторов. Это ощущение разделяла его сестра, с которой он был очень близок. Он рассказывает, как они сидели у окна детской и предсказывали, что сделают люди, проходящие по улице. Обычно эти предсказания оказывались точны. Но брат с сестрой никогда не рассказывали этого взрослым, потому что те им бы просто не поверили. Успенский считал, что в ранние годы дети гораздо больше открыты чудесному, и, только начав подражать окружающим взрослым, они теряют с ним связь. Успенский явно принадлежал к той небольшой группе людей, которые намерены не потерять эту чувствительность, и для него она проявлялась в настойчивом, практически болезненном ощущении тайны времени.

Но против него работали немалые силы. Другим общим развлечением брата и сестры было чтение необычной детской книжки «Очевидные нелепицы», в которой были нарисованы странные картинки: например, человек, несущий на спине лошадь, или телега с квадратными колесами. Для наделенных даром предвидения детей самым странным было то, что картинки совсем не казались им нелепыми. «Я не мог понять, что в них нелепого, – писал Успенский. – Они выглядели в точности как все обычные вещи в жизни». С возрастом Успенский «все больше и больше убеждался в том, что вся жизнь состоит из очевидных нелепиц». Позднейший опыт, по его словам, «только укрепил меня в этом убеждении» [9] Ouspensky P. D. In Search of Miraculous. L.: Routledge & Kegan Paul, 1983. С. 3. .

К восьми годам Успенский развил страсть к естественным наукам. Все в животной и растительной жизни его завораживало. Его жажду знаний не могли удовлетворить банальные школы, которые он был вынужден посещать. Как и многие другие блестящие, но быстро впадающие в скуку дети, Успенский находил школу неинтересной. Но пока его одноклассники, тоже скучающие, но не такие блестящие, развлекали себя на уроках латыни запрещенными романами Дюма и других романтических авторов, Успенский читал учебник по физике. Пока его товарищи мечтали о приключениях или предавались фантазиям о соседской девочке, Успенский «с жадностью и энтузиазмом», охваченный «восторгом» и «ужасом», преклонялся перед открывавшимися ему тайнами. Читая главу о рычагах, он обнаружил, что вокруг него «рушатся стены, и открываются горизонты, бесконечно далекие и невероятно прекрасные» [10] Ouspensky P. D. A New Model of the Universe. N. Y.: Alfred Knopf, 1969. С. 3. . Впервые в жизни его мир вырвался из хаоса. Его юный ум начал находить связи между разрозненными событиями опыта, соединять, упорядочивать, объединять и представлять результат сознанию как «упорядоченное гармоничное целое» [11] Там же. .

Это архетипичная привлекательность науки – поразительное воздействие на впечатлительный ум его собственной способности понимать свой опыт. Это демонстрирует, что, в сущности, Успенский не был мистиком, как его часто называли, он не был даже оккультистом. Отстраненность его поздних лет порождается философским влечением к истине и порядку за пределами личного, за пределами себя – к тому, что, как определяет Иван Осокин в конце романа Успенского, будет существовать, «даже если меня не будет». Некоторые находят величайшее счастье в объективном , в том, что не имеет непосредственной связи с их личным опытом. Успенский был одним из таких людей, и его раннее знакомство с освобождающим видением науки стало также первым знакомством с широким миром за пределами его самого, миром смысла и порядка.