Татьяна Правдина - Разговор со своими

Война. Все разъехались. Но они (Танин класс) связь поддерживали, и после победы собрались и решили регулярно встречаться. Замечательно это осуществляли в течение многих лет.

Однажды, я уже замужем за Гердтом, мне звонит Таня и говорит, что они собираются в очередной раз, и все попросили позвать меня. Удивившись, но и очень обрадовавшись, оставляю Зяме телефон (так у нас было заведено для спокойствия) Майки Печенник, у которой собирались в этот раз. Она продолжала жить, где жила, и мне было легко – я в детстве там бывала!

Взяв какое-то количество выпивки, я прибыла. Удивительно, но через четверть века узнавали друг друга! Звонок, Майя говорит, что просят меня. Конечно, Зяма:

– Спроси, можно, я приду?

– Тут лифта нет, а этаж третий!

– Неважно, мне очень хочется, интересно!

Конечно, все радуются, им тоже интересно, Гердт живьем!

Когда Зяме хочется, и третий этаж берется без особого задыхания!

Люди одного круга – великое дело. Хоть Зяма старше не только меня, но и их. Общение на одной волне, как будто он тоже из нашей предвоенной жизни. Он вдруг говорит Григорьеву (имя забыла): «Давай поменяемся рубашками!» И тот соглашается, под общий хохот меняются. Полная чепуха, но ведь запомнилась!..

С Маей Печенник общалась до ее ухода, а ее прелестная дочка… живет там же и 9 Мая всегда звонит.

Открытки в лагерь. – Шуня и начальник лагерей Мороз. – Папа выходит из лагеря. – Бабушка Мария Зиновьевна и тетя Женя. – Меня крестили…

То, что папа остался жив и не стал неполноценным депрессивным человеком, произошло не только благодаря спортивной закалке, но главным образом благодаря Шуне. Все десять лет, проведенные в заключении, он не был оторван от дома: три с половиной года в Сибири она была рядом, а когда перевели на Воркуту, каждый год ездила на свидание – иногда давали на два часа, иногда даже на сутки. А в тридцать девятом не дали вообще, и она, проехав на поезде, потом на катере, потом на грузовике, стояла на пригорке – их гнали на работу, и он ее видел…

Шуня, Таня. 1937

Тем не менее самым героическим в ее жизни я считаю то, что в течение семи лет, неукоснительно, через день (!) она писала ему письма, в которых была вся жизнь дома. Это были не письма, а открытки – чтобы цензорам не надо было делать лишних движений, опытом было доказано, что открытки лучше доходили. А когда в тридцать седьмом от папы перестали приходить разрешенные ему письма, она, естественно, ужасно волнуясь, разными путями узнала, что в Москву приезжает начальник Воркутинских лагерей Мороз. Подумав, где бы он мог остановиться, она решила, что это гостиница "Москва".

И в воскресное весеннее утро, взяв меня, девятилетнюю, пришла в гостиницу «Москва» (тогда можно было войти). Спокойно спросила: «В каком номере товарищ Мороз?» – ей называют. Помню, как сейчас: поднимаемся на второй этаж, стучим – и на разрешающий ответ входим. Большая комната в ярком утреннем свете, двое мужчин – один за письменным столом, второй бреется около раковины.

– Здравствуйте, кто из вас Мороз?

– Я, – отвечает тот, за письменным столом.

– Я жена заключенного Правдина, он жив?

Очевидно, сраженный полной неожиданностью – центр Москвы, тишь да гладь, яркое солнце, молодая женщина, девочка – отвечает:

– Да.

– А почему от него нет писем?

– Он в строгом изоляторе.

– Спасибо.

И мы уходим. Главное она узнала: жив!

Думаю, сегодня только люди моего поколения могут понять, сколько отваги надо было иметь, чтобы так действовать. Дальше только неустанные усилия: адвокат, письма, заявления – и удалось вытащить его из изолятора. Выяснилось, что в него папу посадили в конце зимы по приказу именно Мороза. Тогда в Коми искали нефть (потом, спустя полтора десятилетия, ее нашли!) и бурили в разных местах. Правдин как грамотный был бригадиром на одной из установок. Для охлаждения буровой машины нужна вода, ее брали из близлежащей реки. Зима в тот год была чрезвычайно морозная, и река промерзла до дна. Бурение остановилось. С инспекцией приехал Мороз – «Саботаж!». Изолятор, натравливание собак… Кстати, чекистская машина катилась, захватывая и своих: через год Мороза расстреляли.

В начале тридцатых в лагерях была система зачетов: за хорошую работу, бывало, считали день за два. У папы было много «зачетов», и он должен был бы выйти задолго до окончания срока. Но все это отменили, и он вышел ровно через десять лет. Он, понимая нищенское существование семьи – за эти годы было продано все, что оставалось от прежней жизни, а Шуня работала как проклятая, растила ребенка, посылала посылки, ездила на свидания с ним – предложил, что останется вольнонаемным, чтобы получать большие «северные».