Х. Семина - Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918

– Что вы, Тина Дмитриевна, беспокоитесь? Ведь это нам – мужьям – завтра надо рано вставать! А вам ведь можно спать сколько угодно! – говорил полковник.

Наконец, около двух часов ночи, мы попрощались и ушли. Пошел с нами и чиновник. Но он скоро попрощался и пошел к городу.

Когда мы остались одни, муж спросил меня:

– Ну, как тебе понравились новые знакомые? Правда, оба симпатичные? А мальчик понравился?..

– Да, да! Вся семья понравилась. Она просила меня заходить к ним почаще…

Мы пришли домой и сейчас же легли спать. Я так быстро заснула, что не помню, сколько минут или часов я спала, когда услышала стук в дверь. Я открыла глаза. Было уже светло.

– Кто там? – спросила я.

Вот опять постучали, и голос Гайдамакина:

– Телеграмма! Спешная!

Муж проснулся тоже и сказал:

– Войди, Гайдамакин.

Он вошел и подал телеграмму. Я собралась опять заснуть. Вдруг слышу голос мужа:

– Что это?! Война?!

Я быстро откинула одеяло и села на кровати. Муж сидел на своей кровати и молчал.

– Что ты сказал?! Прочти еще!..

Он прочел:

– «Германия объявила войну России!!»

Было три часа утра, и было уже совершенно светло, когда муж получил эту роковую и страшную телеграмму! Мы оба были подавлены этим известием. У меня внутри била мелкая, холодная дрожь. Зубы стучали, хотя челюсти были сжаты до боли.

Муж заговорил первый:

– Успокойся, пожалуйста! Мне, как врачу, не грозит личная опасность на войне. Разлука, конечно, может быть долгая! Ну, да будем писать друг другу часто… Ты любишь помогать людям! Теперь, во время войны, в этом надобность будет огромная! Сколько останется вдов! Сколько сирот! Бесприютных! Без всяких средств к жизни! Вот и работа для тебя: кормить их; помогать пережить минуты отчаяния и безнадежности; помочь устроить и начать новую жизнь! Я оставлю тебе Гайдамакина. Он в доме свой человек – предан нам, любит нас.

Он крикнул:

– Гайдамакин, иди сюда!

Тот вошел.

– Ты знаешь, что Германия объявила войну России? Война, значит! – повторил муж.

– Так точно, – тихо произнес солдат. – Ну что ж! Будем воевать! А теперь хорошо бы выпить горячего чаю!

Гайдамакин вышел. Муж говорит:

– Я спать не могу. А ты спи. Сейчас ведь только четвертый час.

Но спать не могла и я… Солнышко уже осветило комнату, и как-то легче стало на душе.

Гайдамакин постучал в дверь: чай подан. Я надела халатик и пошла за мужем в столовую. За столом мы говорили о том, как я останусь одна, что буду делать…

– А что если я пойду на курсы сестер милосердия? – сказала я.

– Пожалуйста, не делай этого! Это занятие не для тебя. Это очень тяжелая работа. Для нее нужны крепкие нервы. Возиться с кровью и с кусками человеческого мяса – страшное дело! А там неизбежно появится и тиф! Будет косить всех: и врачей, и сестер, и санитаров! Нет! Пожалуйста, сиди дома. Я буду много спокойнее, если буду знать, что тебе ничего не угрожает. Оставь в доме всю прислугу. А я тебе оставлю еще и Гайдамакина. Гайдамакин! – Когда он вошел, муж сказал ему: – Ты со мной на фронт не поедешь! Я поручаю тебе барыню. Смотри за ней, слушайся ее так же, как меня!

В это время пришел вестовой и принес записку: «Доктору Семину немедленно прибыть на приемный пункт для освидетельствования прибывающих запасных».

Муж ушел и вернулся только в 9 часов вечера, страшно уставший и расстроенный. В Шемахе население татарско-армянское [2] Здесь имеются в виду так называемые кавказские татары – азербайджанцы (в XIX веке этноним «азербайджанцы» еще не сложился). . У армян вся семья живет только трудом мужа. Женщины очень мало способны вести самостоятельно дом и хозяйство. Поэтому когда потребовали их мужей, отцов и братьев на приемный пункт и сказали, что это война, то поднялся такой плач и вой женщин и детей, что прямо жутко стало. Гул этого плача стоял во всем городе день и ночь.

А партии призывных на войну запасных с утра уже шли мимо нашего домика на станцию для отправки в полки… Я не могла оторваться от окна и смотрела на людей в разной одежде, совсем не похожих на солдат, шедших беспрерывной лентой к вокзалу. Иные пели, другие громко разговаривали… Многие утирали глаза и сморкались – плакали… Женщины шли рядом с ними, держась обеими руками за руку мужа, отца или брата. Многие дальше моего домика не шли, а как подкошенные падали на пыльную дорогу и выли, и причитали так жалобно, что не было сил слышать этот плач.

У меня слезы катились из глаз. Сердце больно сжималось. Я не находила себе места, не знала, что делать!.. Чувствовала только, что пришло что-то страшное и непоправимое; что нет никакой возможности остановить это страшное… Когда муж пришел домой и рассказал ужасные картины, которые он видел весь день на приемном пункте, еще страшнее стало… А плач на улицах и на дорогах к станции и с наступлением ночи не прекратился и не уменьшился…