Array Сборник - П. А. Столыпин

Новый состав правительства во главе с Горемыкиным произвел крайне негативное впечатление на общественность, еще больше подрывая доверие к власти и повышая критичный, конфронтационный настрой оппозиции. Ситуацию усугубляли и такие знаковые шаги «исторической власти», как поспешное утверждение 23 апреля Основных законов Российской империи, внесение в Думу вместо ожидаемых законопроектов, обеспечивающих проведение важнейших реформ в духе Манифеста 17 октября, лишь предложения о кредите на строительство оранжереи и прачечной в Юрьевском университете. Как отмечал И. В. Гессен, один из лидеров кадетов, редактор газеты «Речь» и журнала «Право», действия власти омрачали «радостное бодрое настроение» по случаю созыва Думы: «…министерство Витте – Дурново хотя и уволено, как того требовало общество, но на его место подобрано было другое из заведомых реакционеров, под председательством едва ли не самого яркого бюрократа Горемыкина, принципиального противника Манифеста 17 Октября» 21.

Фигура Горемыкина, дискредитируя правительство, усиливала раздражение и бескомпромиссный стиль поведения оппозиции. Лидер кадетов П. Н. Милюков за несколько дней до созыва Думы предрекал в газете «Речь»: «Роль „пустого места“, по-видимому, предназначается г. Горемыкину. Судьба этого политического деятеля очень оригинальна. Ему как-то удалось, при полной политической бесцветности, создать себе некоторую репутацию – по контрасту… И вот опять г. Горемыкину придется, кажется, занять чужое место, не благодаря собственным достоинствам, а благодаря чужим недостаткам…» Новым же министрам П. А. Столыпину и И. Г. Щегловитову, считавшимися более либеральными, предстоит быть «корректными исполнителями некорректных поручений» 22. Символичным, порождающим ассоциации с отживающей свой век самодержавной «бюрократией» оказывался даже внешний облик Горемыкина, по соседству с которым выигрышно выделялся Столыпин. «Впереди, с краю, маленький сутулый старичок Горемыкин с невыразительным лицом и с длинными белыми бакенбардами – совершенный Фирс из „Вишневого сада“, рядом с ним – красивый и изящный Столыпин…» – вспоминал о присутствовавших в Таврическом дворце министрах депутат 1-й Думы кадет В. А. Оболенский 23.

Столыпина в разнородном по составу правительстве сразу причислили к министрам-«либералам», считавшим себя сторонниками конституции и «правового порядка». Подобным образом воспринимались также министр финансов В. Н. Коковцов, министр иностранных дел А. П. Извольский, министр юстиции И. Г. Щегловитов (еще недавно близкий к среде либеральных правоведов и общественных деятелей). Либеральность представлений Петра Аркадьевича отмечал и товарищ министра внутренних дел С. Е. Крыжановский, оставшийся одним из ключевых сотрудников и при новом главе ведомства: «В Петербург Столыпин приехал без всякой программы, в настроении, приближавшемся к октябризму» 24.

И действительно, Петр Аркадьевич тогда был убежден в необходимости перехода к «представительному строю», «правовому порядку» и проведению соответствующих реформ – ради спасения монархии и будущей «Великой России». Возврат верховной власти на позиции до Манифеста 17 октября, то есть отказ от сделанного исторического шага – превращения неограниченного самодержавия в конституционную монархию, представлялся Столыпину неприемлемым. «В понимании Столыпина переход самодержавия к „конституционному строю“ был направлен не против монарха, – характеризовал политический менталитет нового министра В. А. Маклаков, видный кадет, адвокат, депутат Думы всех четырех созывов. – Конституция для него была средством спасти то обаяние монархии, которое сам монарх убивал, пытаясь нести на своих слабых плечах непосильную для них тяжесть и обнажая те скрытые силы, которые за его спиной им самим управляли. „Конституционные“ министры могли бы оправдание его политики перед обществом взять на себя, сражаться со своими критиками равным оружием, защищаться от нападок не полицейскими мерами, а убеждением и публично сказанным словом. Для такого служения государству у Столыпина было более данных, чем у Витте; как политический оратор он был исключительной силы… Приняв конституцию, Столыпин хотел стать у нас проводником „правового порядка“… Правовой порядок для него означал не „объем“ прав человека, а их определенность и огражденность от нарушения… В неопределенности и незащищенности личных прав была одна из причин хронического раздражения и неудовольствия всего населения, превращавшего общество из опоры и сотрудника государственной власти в объект полицейских воздействий. Правовой порядок был поэтому для Столыпина не порождением „свободолюбия“, а потребностью самой здоровой, недеспотической „государственной власти“» 25.