Яна Темиз - Хореограф. Роман-балет в четырёх действиях

Дудинская 3, Сергеев 4, Зубковская 5, Балабина 6, Тюнтина 7– делай, делай сноски, писатель, не рассчитывай на читателя, сегодня мало кому что-то говорят эти имена, узок круг… этих революционеров, привычно подхватываю я. Только «балетные» помнят, да и то…

Имена, имена, имена – преподаватель истории балета, сама уже почти легенда, ходячая энциклопедия Мариэтта Харлампиевна Франгопуло 8читала лекции обо всём и обо всех.

Ученики заслушивались. Запоминали истории, имена и даты, что-то забывали или по-школьнически пропускали мимо ушей; Франгопуло повторяла и чередовала свои рассказы, казалась сказочницей или – нет! – сказительницей: откуда было в те времена узнать всё то, чему она была свидетелем?

Прошлое замалчивалось, вокруг существовало только настоящее: алые знамёна на тускловато-сером фоне, и невероятно прекрасное, сияющее (и верилось, что близкое) коммунистическое будущее.

В рассказах Франгопуло прошлое оживало: Императорский балет, хореографические опыты начинающего хореографа Георгия Баланчивадзе (слышали фамилию Баланчин 9? запомните!), премьера танцсимфонии Фёдора Лопухова 10«Величие мироздания»… мы его танцевали в двадцать третьем году… ничего себе, моя Мама только родилась, а она уже танцевала! Франгопуло ушла со сцены за десять лет до его рождения – как давно, целая жизнь!

Двенадцатилетним было трудно представить, что эта старая, довольно грузная женщина была такой же лёгкой и тонкой, как девочки из их класса, такой же, как нынешние звёзды Кировского. Как совместить девушку с портрета, написанного сам ой («как это – кто?! известнейшая художница!») Зинаидой Серебряковой, с нынешней Франгопуло?

С пастельного портрета смотрела прекрасная нежная незнакомка в костюме для балета «Карнавал». На детей насмешливо смотрела немолодая, уверенная в себе дама в очках и вязаной кофте. Преображалась, начиная рассказывать, становилась обаятельной, неотразимой… у Васи навсегда осталась эта способность искренне любоваться пожилыми людьми: красавицей казалась ему его давно не юная Мама, красавицами были и оставались все постаревшие балерины, все его педагоги, с которыми он потом долго поддерживал дружбу: не мог и не хотел разрывать эту пуповину, связывающую его с детством и годами ученичества. Счастливое свойство – восхищение старостью…

Мариэтта Франгопуло не принимала невежества: как, вы не знаете, кто такой Дидло?! Которого упоминает Пушкин в первой главе «Евгения Онегина»?! Сыпались цитаты, даты, факты, а вот и прижизненный портрет Шарля Дидло, смотрите!

Она начала собирать всё, связанное с петербургским балетом, ещё в молодости. Весь никому не нужный хлам, сметённый и сброшенный революцией с корабля истории: пожелтевшие фотографии выпускников Императорского театрального училища, старые пуанты, детали костюмов, афиши, снова чьи-то дореволюционные фото – она хранила, наверняка пряча и немного опасаясь, всё это старьё, и эта коллекция стала основой задуманного ею Музея истории Вагановского училища.

Она просто подарила всё это Училищу – бесценные, а по зарубежным и современным меркам очень дорогие вещи, их бы на Сотбис; она была щедрой и бескорыстной, и прижизненный портрет Дидло и сегодня висит в Музее. Когда-то это была небольшая комната, потом Музей рос, обрастал экспонатами, и Франгопуло была его постоянной хранительницей и смотрительницей.

Мариэтта Харлампиевна Франгопуло, фото из архива Василия Медведева

Теперь она сама – часть истории, и в Музее рассказывают и о ней.

Тактично умалчивая о том, что из Училища и из музея, созданного ею, её уволили: в интернете можно прочитать, что она руководила музеем до самой своей смерти, но это не так.

Она, некогда не побоявшаяся сохранить дореволюционные фотографии, в шестидесятые-семидесятые годы не боялась поддерживать контакты с зарубежными, мало кому тогда доступными звёздами, говорила о них без трепета (перед властями!)… позже, когда он уже был в предвыпускном классе, некоторые не без злорадства шептали: «Договорилась!». Но таких было меньшинство – почти всем было больно и обидно, когда её, сам у Франгопуло, специалиста высочайшего класса, живую часть Вагановского, «попросили» уйти. Было по-человечески жаль её: чем ей теперь жить, если она жила всем этим: училищем, балетом, учениками?! Но ещё жальче было оставшихся без неё учеников: потеря таких уроков невосполнима. Наверное, как-то так и утрачивается связь времён, и беда приходит в датское королевство, и пропадают рукописи, и тонут атлантиды цивилизаций?