Джули Чхартишвили - Мозаика жизни

Другой раз тревога застала нас в «Доме ударников», куда мы с мамой пришли ночевать в субботу на воскресенье. Нам очень хорошо было у бабушки, но всё равно мы скучали по нашему дому, нашей комнатке. Услышав противный вой, мы с мамой кинулись по лестнице вниз, в бомбоубежище, в подвал нашего дома. Мимо, расталкивая нас, промчалась соседка по нашей коммунальной квартире, Эрмоне, которая высоко держа руку, несла надетое на вешалку, только что приобретённое новое платье. Но бомбёжка в Тбилиси, к счастью, так и не случилась, и на следующий день весь наш многоэтажный 5-ти подъездный дом смеялся, пересказывая друг другу, как Эрмоне спасала единственную свою ценность – новое платье на вешалке, чтобы платье не помялось.

Мои ожидания прихода из работы мамы на первых ступеньках Петхаинского подъема привели к одному, очень значимому инциденту.

Спустившись к переулку, ведущему от улицы Энгельса к лестнице, я уселась на аккуратно обточенные крупные камни, обрамляющие лестницу на этом участке с двух сторон. Было чуть больше 6-ти часов вечера. Вокруг никого не было. Жарко. Вдруг я заметила на противоположной стороне сторублёвку, лежащую аккуратно на камне. Я кинулась и подняла её. Очень обрадовалась. А вокруг опять никого нет. А я знаю, что у нас в семье всегда туго с деньгами. Покрутилась там минуту-две, помахала деньгой и побежала домой. Взлетела по лестнице и ворвалась в комнату, где за швейной машинкой сидела бабушка, и торжественно положила перед ней сторублёвку. «Это что?» – неожиданно очень холодным голосом спросила бабушка. Захлёбываясь от волнения, я рассказала всё подробно. «Это деньги твои?» – тем же голосом спросила бабушка. Тут я заметила, что она не разделяет моей радости. «Возьми (деньги) и положи туда, откуда взяла. Не свои деньги никогда не бери. Придёт их хозяин и возьмёт». Меня как окатило холодной водой. Мне стало плохо и стыдно. Что-то внутри меня сопротивлялось, но я молча взяла деньги, отнесла их, положила и быстро ушла, чтобы их не забрали при мне. Я была уверена, что это будет не хозяин, а случайный прохожий. После этого случая я не могу прикасаться не к моим деньгам. У меня возникает ощущение, что я могу обжечь руку. А ведь тогда мне было всего 5 лет.

Тогда же случилось ещё одно событие. В детстве я почему-то очень плохо кушала. Заложив кусочек еды за одну щёку, я могла обнаружить его, не проглоченным, через некоторое время за другой щекой. Очень не любила глотать. Была худющая. И, несмотря на это, помню диалог.

– Бабушка: «Когда кушаешь, никогда не держи открытым рот. Жуй с закрытым ртом»

– Мама, усталым голосом: «Мама, да пусть кушает как хочет, лишь бы что-нибудь съела!»

Сейчас, глядя на меня, трудно поверить, что меня дразнили за худобу, а мама водила к врачам: «что не так, что делать?» Врачи успокаивали её, «девочка здорова, потерпите, скоро начнёт полнеть». Так всё и случилось. Были периоды в моей жизни, даже слишком. Трудно в жизни найти равновесное состояние.

А со мной в этот период случилась неприятность. Кто-то принёс вкуснейшую селёдку. Я её ела, по-моему, в первый раз в моей жизни. Съев кусочек, не смогла остановиться. Ела жадно, забыв все наставления бабушки. Ночью я не могла заснуть. Что-то очень кололо в горле. Утром, когда все разошлись по делам, я уговорила бабушку отвести меня в поликлинику. Бабушка не хотела, она заглянула в горло – ничего не видно, наверное, царапина. «Заживёт» – уговаривала она, «а у меня столько дел. Обед, стирка…» Но я настояла и бабушка, ворча, повела меня в поликлинику. Заглянув в моё горло поглубже, врач охнула. Там торчала, широким концом и закрывала глотку, воткнутая в горло, кость селёдки. И я услышала, как фельдшерица, готовя какие-то инструменты, пробормотала: «Ну, вот, теперь будет рёв». Это было сказано очень кстати, потому что я тут же дала себе слово – не плакать! И не издала ни одного звука. Говоря правду, замечу, что врач очень ловко, быстро и безболезненно достала рыбью кость, длиной 5—6 см, и 0,5см шириной в самом широком месте. Половина кости была окровавлена. Бабушке дали валерианку. Домой мы шли молча. Я чувствовала себя счастливой, а бабушка задним числом переживала произошедшее и свою «невнимательность».

Проходило время, менялась ситуация на фронте. Начались салюты. Для дома, в котором мы жили, настали трудные времена. Батарея, которая производила салют с так называемой Комсомольской аллеи (горы, нависающей над центральной и старой частью города), была расположена в точности над нашим домом. К тому же, первые салюты проводились боевыми снарядами. На крышу нашего дома и во двор сыпались осколки и даже гильзы, ещё что-то. Мы, дети, утром собирали осколки. Старая полуржавая крыша плохо выдерживала такой натиск. Дедушка бегал в домоуправление. Оттуда присылали рабочих, которые латали тряпьём и мазутом пробоины на крыше. Точка была поставлена, когда какой-то горячий осколок упал на ногу гостьи, пришедшей к соседям с первого этажа нашего дворика. Так как такой салют ей был неведом, она выскочила радостно приветствовать его. Зрелище с нашей высоты действительно было изумительно красивое, но пришлось вызывать скорую помощь. Всё это дошло, наконец, и до артиллеристов, которые располагались над нами, и нам стало жить поспокойнее.