Джули Чхартишвили - Мозаика жизни

Эта война многое определила в моей жизни и прежде всего то, что я пошла учиться в русскую школу – таково было желание отца, высказанное им в письме маме, написанном им во время тяжелейших боёв в Керчи, в начале войны.

Фашисты, как известно, не были на территории Грузии, но они рвались к ней. Конечно, им, прежде всего, нужна была бакинская нефть. Но, перейдя Главный Кавказский хребет, они должны были пройти Грузию, чтобы войти в Азербайджан. Напряжение было колоссальным. Его чувствовала даже я, совсем малышка. Период с момента выписки из больницы, мой отказ ходить в детский сад, чтобы мама смогла работать и переезд на житьё к бабушке с дедушкой – это полный провал в моей памяти. А вот жизнь у бабушки до окончания войны и приезда с фронта отца проходит передо мной с дотошной кинематографической чёткостью. И мне очень хочется зафиксировать здесь значительные для меня моменты этой жизни. Потому что, мне кажется, что именно в этот период было заложено многое из того, что впоследствии стало определяющим в моей жизни. Привычки, характер, восприятие жизни, событий её и её изгибов… Образовался «стартовый капитал», и позитивный, и негативный, всей жизни. Я не знаю, права ли я с точки зрения науки, многих наук (психологии, медицины, педагогики и т.д.), но почему-то я в этом уверена.

Первое воспоминание из этого периода. Утро, всё старшее поколение ушло на работу. Мама, её сестры, дедушка. Дома я и бабушка. Бабушка была неутомимой и малоразговорчивой труженицей! Но в доме всё время слышна речь. Радио. В нашей семье в годы войны радио не выключалось. Это довольно большой, чёрный, круглый предмет, стоящий на комоде, из которого целый день был слышен звук. Регулировалась лишь высота звука. Это первая картина, которая возникает передо мной, когда я вспоминаю Великую Отечественную.

Мы знали всё, что передавалось о передвижениях наших войск. Отступление и наступление. Каждое движение. Всё это отмечалось на карте, переживалось. Мы были уверены, а сегодня я нигде не встречала противоположного мнения, что нас точно информировали о каждом свершившемся действии на фронте. О каждом отступлении и наступлении. Ничего похожего на сегодняшнюю работу СМИ. Могла быть невольная ошибка, но не враньё. Военные корреспонденты реально рисковали жизнью, добывая факты. Результаты их работы никогда не воспринимались с учётом коррекции на реакцию «рейтинговых мира сего», «мнение народа» и «патриотизма». Честность и порядочность лежала в основе связки «подача факта – получение информации». Это про информацию.

Но какие классные передачи транслировались в это время по радио: детские, музыкальные, литературные, театральные, искусствоведческие! Это было то, что обозначается всегда термином «высокое искусство». До сих пор помню, например, передачу про композитора Грига. И сейчас, после той передачи, кажется, что по нескольким тактам я узнаю его. Это всё вливалось в меня широким потоком. Шлифовало, развивало вкус ребёнка. Насыщала его фактическим материалом, переносила в мир прекрасного. Я часами могла, не шевелясь, слушать радиоспектакль, концерт, подборку стихов, искусствоведческие передачи. И ещё обнаружилась одна деталь, которая восхитила меня. Это музыкальный слух моей бабушки. Заглянув в комнату, где сидела я и зачарованно слушала что-то, она без затруднения могла сказать: «поет Лемешев», или «слушаешь Бадридзе?» или ещё кого-то, или «это исполняет такой-то хор», или «это из оперы…». И всегда точно!

Я выросла и понимаю, что я так не могу. Но зато не очень удивилась, увидев, что, смотря со своего балкона на столб дыма над горевшей тбилисской оперой, бабушка горько плачет. На мои утешения она ответила: «Эх, девочка, ты не поймешь. Ведь моя молодость прошла в этих стенах. Я знала, где какая щербинка была на какой ступени лестницы». А ведь она никакого отношения не имела ни к вокальному искусству, ни вообще к музыке. Просто слушала. Просто посещала оперу.

На моей памяти здание оперы горело два раза. Всего, кажется, это случилось три раза. В последний раз, когда я уже работала в ГрузНИИТП и Шура Пичхадзе, зав. отделом химической технологии, показал мне образцы обгоревшей ткани, вырезанной из кресел оперы и принесённой в наш институт для определения причины возникновения пожара. Нет ли следов воспламеняющихся и воспламеняющих веществ? След был. Мир не без «добрых» людей. Как давно это было!!!

В послевоенное время и в период, когда я училась в Москве, в аспирантуре, в Тбилиси была система продажи абонентов в оперу и в драматические театры города. Наша семья, как правило, покупала по два абонемента в оперу (обязательно) и в какие-нибудь драматические театры. Последние каждый год менялись. Но опера в Тбилиси была одна! Кто воспользуется абонементом, решалось обычно по ситуации, спокойно. Конфликтов на этой почве не помню. Приоритет принадлежал мне. Старшие, как правило, уже слышали или смотрели спектакль. Особенно активно абонементом пользовались мама и бабушка в те годы, когда не стало ни дедушки, ни папы, а я училась в Москве. «Мы в какой-нибудь театр ходили каждую неделю» – позже рассказывала мне мама. «Даже соседи замечали это и добродушно слегка посмеивались. „Опять наши театралки пошли. Куда сегодня?“ А вечером, дождавшись, расспрашивали о впечатлении от увиденного». Я вспоминаю, что абонемент в оперу гарантировал посещение одной премьеры и выступление двух гастролёров. Гастролёры часто посещали Тбилиси, этот гостеприимный, красивый, чётко аплодирующий, даже при небольших удачах, город.