Август Винниг - Прибалтийский излом (1918–1919). Август Винниг у колыбели эстонской и латышской государственности

В ходе поездки я познакомился с бароном Карлом фон Мантейфелем-Кацдангеном [23]. Это был истый «балтийский барон». Под этим определением у нас обычно понимают чуть ли не худший в политическом смысле из всех сортов людей, созданных Богом. Что же касается Мантейфеля, то я встретил в нем немецкого идеалиста, чего как раз в данном случае никак не предполагал. Теперь следует об этом сказать: он создал в своих владениях несколько крупных поселений, где возникло около 50 крестьянских дворов, для чего Мантейфель приложил немало средств. В ходе продолжительной беседы, предметом которой, естественно, было положение Германии на Востоке, Мантейфель проявил крайне примечательную неспособность анализировать внутриполитические события. Он всегда исходил из весьма широко понимаемых национальных чувств и считал все внутриполитические конфликты несущественными по сравнению с необходимостью обеспечить для немцев новую землю, что было возможно только путем колонизации. Мантейфель принадлежал к числу самых приятных балтийцев, которых я только знал.

В этой поездке, так же как и в первой, меня сопровождал доктор Буркхард из Гамбурга, который был прикомандирован к гражданской администрации прибалтийских территорий от полка пазевалькских кирасиров [24]. Мы оба были жителями Гамбурга; так как мы были членами противоположных крыльев нашей партии, то до этого момента были знакомы друг с другом лишь бегло. Уже в ходе первой поездки мы с Буркхардом поговорили по многим вопросам, я встретил в его лице весьма богатого духовно человека. Длившиеся порой целый день поездки по курляндским проселкам мы использовали для длинных бесед, и так как Буркхард был в Курляндии уже три года [25], то он, естественно, великолепно знал и эту землю, и людей. Он любил Курляндию как свою родину. Из его семьи вышли многие опытные гамбургские офицеры; он был душой и телом ганзеец [26]; однако ганзейство его было довольно тесно связано с немцами колонизируемых прибалтийских земель, а Рига с ее истинно немецкими домами и торговыми конторами у широкой реки Двина казалась ему просто городом-побратимом Гамбурга. Уже в ходе первой поездки мы существенно сблизились, а готовность, с которой Буркхард откликался на мои политические предложения, постепенно привела к таким отношениям между нами, которые основывались на взаимном доверии и симпатии.

Моя миссия сначала вновь привела меня в Ригу. Там была резиденция гражданской администрации прибалтийских стран [27], во главе которой стоял господин фон Госслер [28]. Госслер был депутатом от консерваторов в старом рейхстаге. Мы познакомились еще в ходе первой моей поездки и отнеслись друг к другу выжидательно и с недоверием. Когда я нанес ему визит и сообщил о моих планах и намерениях, он заявил, что никак препятствовать мне не будет, его только порадует, если мне удастся то, что не удалось ему и его чиновникам.

В течение всего нескольких дней я завязал так много контактов с латышскими национальными партиями, что их для моих целей уже было вполне достаточно. В письмах, переданных мне доктором Давидом, отправителем значился председатель совета рабочих Риги Кляйнберг. Сначала я никак не мог найти этого человека. Стал подозревать, что это – псевдоним. Мой друг Эмиль Краузе в Гамбурге называл мне имя некоего инженера Скубика [29], латыша и социал-демократа. Я разыскал его. Он тут же пригласил меня остаться у него на чай, и после нескольких часов оживленной беседы я получил очень неплохой обзор латышской партийной системы, а также основных ее представителей. С его помощью я смог опознать в таинственном Кляйнберге практикующего врача Калнина. Жена господина Скубика тоже была врачом [30], имела хорошую практику, и под таким прикрытием в этом доме часто собирались на совещания многие латыши-оппозиционеры. Там я и познакомился почти со всеми латышами, которые позднее сыграли большую роль в политике.

Скубик был трудовиком [31], то есть народным социалистом, а так как эта партия не продемонстрировала особенной жизнеспособности, он примкнул к Латышской социалистической рабочей партии, которую можно было бы сравнить с русскими меньшевиками и «независимцами» [32]в Германии. Однако не следует слишком буквально приравнивать эти понятия. Так называли свою партию сами латыши и сразу же выводили из этого право высказываться в самых несдержанных выражениях по поводу «социал-империалистов Эберта и Шейдемана» [33]. При германской администрации они не больно-то преуспели, хотя помимо действительно опасных субъектов довольно жестко обходились и с людьми поистине безвредными. Германская социал-демократия помешать этому не смогла. Этим и было вызвано ожесточение, несколько смягченное только тем, что теперь я смог обещать определенные послабления и улучшение ситуации. В остальном же они вовсе не думали действовать в интересах латышской нации так же, как это делают по отношению к своему народу германские «независимцы» [34]. Латышские социалисты были чуть ли не шовинистами, а когда я обратил их внимание на их же теоретическую установку на интернационализм, они оправдывали свое поведение словами: «Мы, латыши, – угнетенная нация!» А теперь таковой стали уже мы, немцы.