Капитан Зельтц - Сны под стеклом. Бортжурнал капитана Зельтца

– Я не верю в секс без любви! – крикнул я и заперся в комнате. Я уставился в учебник иврита, но мысли мои… они были за дверью.

Чувство гордости за стойкость и проявленное благоразумие, смешивалось с чувством досады. Но, в общем и в целом, я не жалел. Почти.

За дверью некоторое время было слышно хихиканье, но потом всё успокоилось. Говорят, одну из сестричек потом депортировали, а другая нашла себе состоятельного престарелого вдовца северо-африканского происхождения.

Сюрреалистическое отступление

Был вечер. Я был дома, а это значило, что утренняя смена закончилась, и мне нужно было возвращаться в ночную. Из салона доносился шум пьяного веселья. Несколько минут назад, когда я проходил в свою комнату, меня зазывали «посидеть» и сердито шумели, когда я вежливо отказавшись, прошёл мимо.

Я читал в своей комнатушке. Вдруг дверь распахнулась и в комнату вошёл Лёха. Глядя мутными пьяными глазами, он приставил к моей голове пистолет.

В тот период, всё происходящее казалось мне сном. Может быть, поэтому я был совершенно спокоен. Я знал, что Лёха ревновал ко мне свою девушку. Я знал, что один из участников застолья работает охранником, и пистолет, скорее Лёха взял у него. Я не знал, заряжен ли пистолет, но, почему-то, был уверен, что Лёха не выстрелит.

– Ну, давай. – подбодрил я его.

Лёха постоял надо мной, сопя и покачиваясь, затем опустил пистолет, молча повернулся и вышел.

После этой бизарной выходки, Лёха начал относиться ко мне намного дружелюбнее.

Жарким январским днем мы копали траншею. Мы – это ваш покорный слуга и бывший главный инженер Роман. Мы усердно рыли Святую Землю. Обливаясь потом, вгрызаясь в скудную каменистую почву, за три часа непрерывной работы мы выкопали кубометров эдак шесть. Не знаю, много это или мало (по меркам профессиональных землекопов), но знаю точно, что это было весьма и весьма утомительно.

Увы, мы не наткнулись ни на захоронения сокровищ Саладдина, ни на Ковчег Завета (хотя шанс был – мы просто копали не в том месте!).

Солнце заботливо поджаривало нас, а на небе не было ни облачка. Отдыхали, усевшись на краю траншеи, и по-инерции, исходя потом. Влага наших тел, сдобренная солями и минералами, капала в жёлто-красную пыль, впитывалась в Святую Землю, как бы оставляя там частичку наших организмов. Потом, именно на этом месте, выросли удивительной красоты цветы.

Это шутка, конечно.

Работали в школьном дворе. Я заглянул в помещение и увидел кулер и пузатого пожилого «батюшку» – белый верх, чёрный низ, пейсы, борода лопатой и чёрная кипа. Батюшка расставлял стаканы с водой на подносе.

– Батюшка, дай водицы напиться…

– Прочь, прочь, ирод! Тут всё кошерное!

Батюшка даже задрожал от возмущения.

Шла вторая неделя моего пребывания в Израиле. Не обладая достаточным словарным запасом для аргументации, и, разумеется, сознавая свою полную некошерность, я не стал перечить батюшке. И я уверен, что у батюшки не могло быть никаких личных претензий ко мне. Просто он опасался, что прикосновением своих нечистых стоп я могу осквернить целое учебное учреждение.

В Израиле я начал привыкать к новому парадоксу: если в России, мои любимые сограждане/сверстники/знакомые нет-нет да и бросали мне что-то вроде «жид поганый», то здесь я вдруг оказался в той же незавидной позиции, но уже с другой стороны. Я стал русским, некошерным и безбожным чужаком. Я не сержусь ни на ксенофобов русских, ни на ксенофобов евреев. Ксенофобия – биологический эволюционный механизм, такой же как агрессивность, и виноват в этом только один человек. Дарвин. Это же он придумал эволюцию.

Шучу.

Не получив от батюшки ни капли гуманизма и сострадания, я вернулся к нашему детищу, к траншее. На краю её уже стоял Хэзи и объяснял Роману, что траншея удалась на славу, но теперь её нужно воссоздать в другом месте. Он пока не знает, в каком, но вот именно в этом месте – не надо. В этом месте её надо закопать взад и обратно, и сделать, как было до раскопок. Наш пот и героические усилия были напрасны. Когда мы закапывали траншею, Роман благодушно объяснял мне:

– А их вообще ничего не волнует… я, как-то раз, грузил листы стекла в картонных упаковках… пупок рвал… а они, молодые лоботрясы, сидели рядом и пили кофе…

«Они» – это иностранцы, израильтяне. Мир Романа тоже разделился на «своих» и «чужих».