Капитан Зельтц - Сны под стеклом. Бортжурнал капитана Зельтца

– Видите?!

– А как быть с туалетной бумагой? Демонстрация будет? – пробормотал негромко некий зритель.

После серии всяких собеседований, я получил конверт с чеком на 1000 шекелей, и меня отправили (в компании с прочими пассажирами) на маршрутку.

На улице был декабрь месяц, издевательски палило солнце в бездонном синем небе (прошу прощения за банальность), вокруг было много загорелых людей и… пальмы. Настоящие пальмы!

А уже через неделю… я бреду мимо ставших привычными пальм, и в руке моей ведро цемента, а в другой – мастерок, а на мне грязная рабочая одежда, а в голове сумбур. Возможно, сумбур был там всегда. Я приехал в Израиль с одной спортивной сумкой и с солидной суммой денег – 500 баксов. Родственников в Израиле у меня не было. Потом (через несколько лет) оказалось, что родственники в Израиле у меня были, но я их не знал. Не знаю я их и сейчас.

Неделю я перекантовался у друга, а потом – начал самостоятельную жизнь.

Каждое утро я отправляюсь на автобусе в другой город. Потом нужно пройтись пол-часика пешком.

Потом мы садимся в кузов «пирожка», прямо на инструменты и мешки с цементом.

Мы —это уроженец Белоруссии Рома и я. Почётные места в кабине занимают наши начальники. Потомок уроженцев Йемена – Эйфи и потомок выходцев из Польши – Хэйзи.

Хэйзи и Эйфи – рожденные в Израиле штатные работники мэрии, мы же с Ромой всего лишь разнорабочии подрядчика.

Мы и они. Наши зарплаты отличаются раз в 6—7, а статус работника мэрии отличается от статуса разнорабочего примерно так, как отличается статус старшины и новобранца в Советской Армии.

Хотя Хэйзи и Эйфи планируют работу и иногда работают вместе с нами, нередко они просто ставят нам «боевую задачу» и исчезают на несколько часов. Вернувшись, они поторапливают нас с Ромой и даже помогают иногда собрать инструменты. Отношение к нам снисходительное, примерно как к двум олигофренам. Нас терпят. Меня это не задевает. Я-то знаю, что не останусь на этой работе, а вот Рома страдает. Роману под 70, он приехал из Минска, где трудился на должности главного инженера. Иврит труден для изучения, особенно людям пожилым, и пока Роман подбирает нужные слова, нетерпеливые южане уже отмахиваются от него и теряют к беседе всякий интерес.

Переход из касты инженеров в разнорабочие дался Роману нелегко, но он упрямо держится за это довольно пыльное и явно неподходящее человеку его возраста место. Он загорел и закалился под южным солнцем, на стройках сионизма.

Здесь коротко описываются персонажи, с которыми автор делил жилплощадь в течение первого года жизни в Израиле. Мои скромные финансы не позволяли претендовать на отдельную квартиру. Тогда мой друг привел меня в «воронью слободку». Это была шикарная, по советским меркам, квартира: 4 комнаты, общая кухня, 2 балкона.

Когда я вселялся в «воронью слободку», там обитало всего 2 жильца. Горец Гена и художник Яков.

Гена малорослый, чернявый, с ногами кавалериста. Гена верил в себя в прямом смысле этого слова. Он останавливался напротив собеседника, смотрел с ильичёвским задорным прищуром и сообщал:

– Мне был знак!

Далее следовало наставление. Гена считал себя пророком и неформальным духовным лидером Израиля. Никто с ним не спорил. Правда, случалось, что Гену били.

Иногда Гена возмущался непочтительности, с которой я относился к его советам. Он вздымал руки, восклицая:

– Со мной советуется весь Израиль!

Художник Яков был дородным, румяным, загорелым мужчиной лет 50 с плюсом и операцией на сердце в недавнем прошлом.

Яков чем-то напоминал растолстевшего и поседевшего испанского певца Хулио Иглесиаса. То ли глянцем румяных загорелых щёчек, то ли маслянистым взглядом. Где-то в Раше у него (у Якова, не у Иглесиаса) была жена и взрослый сын. Главным занятием Якова были попытки продать свою картину «Похищение Европы», а кроме того, он часто и подолгу гулял на море и был погружен в амурные приключения.

На балконе были выставлены 2 мольберта с работами Якова. Всё первое полотно занимал некий фиолетово-малиновый туман с чёрным глазом посередине. Картина, видимо, символизировала службу соц. страхования, на пособие которой Яков худо-бедно существовал. Вторая картина, «Похищение Европы», изображала женщину на быке. Бык переплывал бурный поток и, судя по пропорциям изображения, должен был быть размером с небольшого слона. Женщина была обнаженной, если не считать трусиков, и стояла прямо на бестолковой бычьей башке, широко расставив ноги и упираясь в похожие на руль велосипеда рога. При взгляде на груди Европы сразу возникало ощущение, что бык должен утонуть. Дело в том, что Яков многократно (и с неослабевающим воодушевлением) дорабатывал своё зоо-эротическое творение, причём после каждой такой доработки молочные железы его героини прибавляли в объёме. Очевидно, сказывалась неустроенность интимной жизни художника.