Капитан Зельтц - Сны под стеклом. Бортжурнал капитана Зельтца

– Ой, а ты знаешь, я боюсь темноты!

Меня берут за руку. Я «включаю тупого»:

– Да ты не бойся, щас у старшой фонарик попросим…

Через пару часов я вспомнил про астматика. Подумал, что хватит ему уже дышать воздухом из компрессора. Лекарства-то в ингаляторе хватает на несколько минут. Медсестра вообще забыла про него. Подошел к 4-й палате, отдернул занавесочку. Астматик сидел в кресле слегка ссутулившись и сжимая двумя руками подлокотники. Компрессор бесполезно тарахтел на всю палату. Ингалятор валялся у астматика на коленях, и дыхательных движений заметно не было. Лицо его было как маска Павора – открытый рот, выпученные остекленевшие глаза. На мой зов, кряхтя и охая, пришаркала медсестра. Делать кардиограмму не было необходимости. Его путь в Сансаре завершился. Пришёл заспанный дежурный доктор. Потребовал всё-таки сделать кардиограмму. Протокол и порядок. Я закрепил электроды на холодных и твёрдых конечностях бывшего пациента больницы. Бывшего астматика. Электрокардиограф безропотно зарегистрировал электрический потенциал с поверхности бренной оболочки. Я принёс результаты эксперимента – полоску бумаги с прямой линией – на сестринский пост. Пока медсестра говорила по телефону с семьей усопшего, врач лихорадочно строчил что-то в истории болезни. Эпикриз или катамнез. Официальный Эпилог.

Даже разговаривая по телефону, медсестра красиво жестикулировала свободной рукой:

– Я советую вам приехать… состояние больного внезапно ухудшилось (куда уж хуже?) …значительно ухудшилось… мы делаем всё возможное (да-да, даже, вот кардиограмму сделали!), но состояние очень тяжёлое… На самом деле, откуда нам знать – ухудшилось ли его состояние? Просто закончился некий окислительный процесс длинною в 60 лет.

До конца смены оставалось 2 часа. Медсестра зевала и, поглядывая на часы, фантазировала, что родственники усопшего за оставшееся до конца смены время, приехать не успеют. И объясняться с ними придётся старшей сестре следующей, утренней смены. Врач вчитывался в строки назначений, надеясь заметить и исправить ошибку, если таковая была. Было бы забавно, если бы он, например, нашёл бы выписанную по ошибке смертельную дозу препарата. Исправил бы запись, и тут, как результат исправлений, покойник оживёт. Но задачей доктора было защитить пока-ещё-живых от бытовых неприятностей. Необратимые биохимические явления грозили пока-ещё-живым административно-бюрократическими рикошетами. Вот вам параллельные миры. Через час пришёл батюшка-раввин и забрал труп в больничный холодильник. Я помогал ему, толкая каталку сзади. В утреннем полумраке чёрная фигура раввина с развевающимися пейсами напоминала гигантского жука. В холодильнике несколько ячеек были уже заняты. Лязгая стальными дверцами, раввин искал свободную ячейку. «Ищет ему подходящую нишу» – подумал я.

Хотелось спать. Спать, кстати, в больнице категорически запрещалось. Среди персонала ходили страшные истории, о том, как медсестра и санитарка уснули на ночной смене, и пришёл Чупакабра… То есть, дежурная старшая сестра больницы… И всех уволила. Сразу и навсегда. Поэтому, с 4-х часов утра начиналось самое мучительное для меня время. Я засыпал стоя, засыпал, стоило мне лишь на мгновенье остановиться. Мыли лежачих больных. Я поворачивал клиента «на себя», удерживая его в положении на боку и успевал увидеть сон, пока медсестра намыливала клиенту спину.

Уже в более поздний период, когда я стал «матёрым» санитаром, я брал дополнительные ночные смены в доме престарелых. Там было три этажа, на первом – лобби, кухня, кладовка с заветным холодильником. На втором и третьем – комнаты старичков. Ночи там должны были быть легче, но… В первый раз я дежурил там с медсестрой Даной. Это была высокая, ухоженная блондинка, не старше 30-ти. На дежурство её привозил муж, которого я никогда не видел. Дана намекала, что он довольно богат, и мне было непонятно – за каким чертом ей, в таком случае, нужны ночные смены? Уже в 12.00 с делами было покончено и мы с Даной расположились на диване в лобби, напротив телевизора. Кто-то постучал в дверь. Дана жестом приказала мне оставаться на месте и впустила какого-то бледного субъекта. Они уселись рядышком, взявшись за руки. Бледный по-хозяйски переключил на футбол. Я было поднялся, чтобы оставить их вдвоем, но Дана вновь остановила меня:

– Не уходи.

– Ты ж с другом?

– Да надоел мне этот козёл… – сказала Дана задушевным голосом и я вдруг сообразил, что бледный козёл, должно быть, не понимает по-русски. Иностранец. Иди вот, пойми душу женщины. А тем более, медсестры. Однако, смотреть футбол мне было тягостно. Я завалился на диван в двух метрах от влюбленной парочки и собрался почивать, как вдруг мерзко задребезжал колокольчик вызова.