Капитан Зельтц - Сны под стеклом. Бортжурнал капитана Зельтца

Видимо, сочетание голых стариковских коленей, одноразового ножа и трагической экспрессии в голосе Григория вызвало у таксиста подозрения. Водила явно перетрухал и выскочил из машины, захватив, однако, ключи и заперев пультом своего несостоявшегося похитителя внутри машины.

Через полчаса приехали копы и бесстрашно обезвредили деда Гришу, изъяв у него оружие.

После коротких переговоров между копами и старшей сестрой, Григорий остался без обеда и отправился прямиком в психбольницу.

Раздача обеда тем временем закончилась, и нужно было опять пробежаться по палатам и проверить – кого необходимо покормить с ложечки. Обычно таких клиентов имеется с пяток, но их берут на себя санитарки и добровольцы. После обеда, с часу до двух, иногда до трёх – последний аккорд: старшая начинает тасовать пациентов в списке. Кровати и тумбочки выписанных и усопших нужно помыть дезраствором. А помыв – перетащить их (кровати и тумбочки) в палаты для вновь прибывающих из приёмного отделения. А из этих палат перетащить кровати с пациентами и со всем их барахлом в другие палаты. Начинался настоящий хаос. Сколько драм разыгрывалось клиентами, не желающими покидать уже обжитую палату! Старшая носилась среди курсирующих по отделению кроватей и тумбочек и вела тонкую дипломатическую игру с клиентами, и чаще всего – весьма успешно. И вот я толкаю отдраенную мною снизу и сверху металлическую кровать, застеленную новым бельём, и хочется мне прилечь на эту кровать и задрать ноги на каретку. Бывают такие безумные фантазии.

В заключение смены приходит партия чистого белья из прачечной и санитарка Вардит приглашает меня помочь ей разложить барахло в кладовке. В кладовке не развернуться. Вардит женщина крупная, с мужской фигурой и крупными чертами лица. Она разведена и видно, скучает. Разговор заводит она об очень важном для неё вопросе:

– Скажи, а я слышала, многие приезжают из России необрезанные?

У меня с Вардит хорошие отношения, и мне не хотелось бы делать их лучше или хуже. Как бы то ни было, я всего лишь пару месяцев в Израиле и понимаю иврит намного лучше, чем могу на нем изъясняться. Мое гугуканье разрушает романтическую атмосферу. Вардит вздыхает, бельё уже разложено и мы мирно расходимся.

Вечерняя смена задерживается на 10 минут, которые кажутся очень длинными, недаром народная мудрость гласит, что самый длинный конец – у рабочего дня. Дождь кончился. На лавочке у ворот сидит изгнанный из отделения утром монголоид. Я спешу домой, безрадостно сознавая, что уже очень скоро, в 11 часов вечера, пройду через эти ворота вновь.

Как это часто бывает в субтропиках, яростный ливень и штормовой ветер вдруг прекратились, небо было безмятежно-голубым, солнце оптимистично сияло и припекало совсем не по-зимнему. Мне хотелось взлететь в это безмятежное небо, воспарить… да вот ноющие пятки мои были слишком тяжелы. Они прочно соединяли меня с Земным Шаром и сами собой двигались по направлению к дому.

Всю дорогу передо мной маячила крупная фигура санитарки Эйтаны. Она, как была в синем санитарском халате, так и топала в нём домой по улице, лишь накинув сверху болониевую безрукавку. Сзади я мог видеть её мощные, как у штангиста, обезображенные узлами варикоза икры.

В «слободке» были гости. Митяй и с ним две дамы. Митяй рассказывал о том, как он чуть было не влип в историю. Речь шла о таком банальном предмете, как мебель.

Один из нюансов эмигрантского быта – охота на новую выброшенную мебель. Есть такие милые районы, где живут адвокаты, дантисты, директора фирм и серьёзные бандиты. И бывает, проезжая по такому району, натыкаешься на совершенно новые диваны или шкафы, выставленные на улицу за ненадобностью. У Митяя на этот случай в авто всегда были наготове тросы, резинки и багажник на крыше. Практически вся мебель в его квартире и в «слободке», а позже и в моей квартире, была «с выставки».

Митяй рассказывал:

– Прикинь, вижу – выставили кожаный диван и два кресла! Паркуюсь, смотрю – всё новяк! Достаю тросы, прикидываю, как мне этот диван затащить на крышу… А тут из дома выходят грузчики, и забирают и диван и кресла в дом! Вышли бы они на пять минут позже…

Мы вели светскую беседу на балконе, когда на сцене вдруг появился художник Яков и, потирая руки, возвестил:

– Ну что ж, всё готово!

Все уставились на Якова. Тот сделал широкий приглашающий жест в сторону своей комнаты. Никто не двинулся с места.