Нил Штраус - Marilyn Manson - долгий, трудный путь из ада

Христианская школа тоже приносила разочарование и крах иллюзий. Однажды, в четвёртом классе, я принёс фотографию, которую бабушка Уайер сделала в самолёте, когда летела из Западной Вирджинии в Огайо. На фото в облаках виднелся ангел. Это фото было одним из моих любимых вещей, и я был рад показать его своим учителям, потому что тогда я ещё верил всему, чему они меня учили про небеса, и я хотел поделиться с ними, что вот-де, моя бабушка это видела. Но они сказали мне, что это мистификация, выругали меня и отправили домой за богохульство. Так провалилась моя самая искренняя попытка соответствовать христианской идее, доказать мою связь с верой, – и за это меня же и наказали.

Случай подтвердил то, что я и так уже знал с самого начала: я не спасусь, как все. Я понимал это каждый день, отправляясь в школу дрожащим от страха из-за того, что будет конец света, я не попаду в рай и никогда больше не увижу родителей. Но прошёл год, потом ещё один, и ещё один, а мисс Прайс, Брайан Уорнер и окрещённые проститутки никуда не делись, и я почувствовал, что мне врали, что меня обманули.

Постепенно я начал отрицать Христианскую школу и подвергать сомнению всё, что мне говорили. Стало совершенно ясно, что те страдания, за облегчение которых они молятся, они сами же на себя и наложили, а теперь и на нас наваливают. Этот самый Зверь, в страхе пред которым проживали они жизни свои – это на самом деле они сами: именно человек, а не какой-то там демон мифический, уничтожит человека в конце концов. А зверя этого создал их страх.

Так были посеяны семена того, кем я стал сейчас.

«Дураками не рождаются, – записал я однажды в блокноте, сидя на занятии по этике. – Их поливают, выращивают как растения институты вроде христианства». В тот же вечер во время ужина я во всём этом признался родителям. «Послушайте, – начал объяснять я, – я хочу ходить в нормальную, обычную государственную школу, потому что здесь мне делать нечего. Они там против всего, что мне нравится».

Родители и слушать не хотели. Не потому, что они хотели, чтобы я получил религиозное образование, а потому, что они хотели для меня образования хорошего. Обычная же школа в нашем районе, Глен-Оук-Ист, была говном полным. Но я твёрдо решил перевестись туда.

Так начался мой бунт. В Школе Христианского Наследия стать бунтарём было очень просто: там всё основано на правилах и согласии. Форму мы носили странно: по понедельникам, средам и пятницам – синие штаны и белые рубашки на пуговицах, и, если захотим, то ещё что-нибудь красное. По вторникам и четвергам надо было надевать зелёные брюки и белую или жёлтую рубашку. Если волосы достают до ушей – марш стричься. Во всём царили режим и ритуал, и никому не дозволялось выделяться ни в каком смысле. Не очень-то полезная подготовка к реальной жизни: каждый год выпускаются в мир люди, ожидающие, что в реальной жизни всё по-честному и ко всем одинаковое отношение.

В двенадцать лет я начал последовательно нарастающую кампанию по исключению меня из школы. Началась она довольно невинно, с конфет. Я всегда чувствовал родство с Вилли Вонкой. Даже в том возрасте я понимал, что он – неправильный герой, икона запретного. Запретным в данном случае был шоколад – метафора поблажки и всего, чего ты, как предполагается, иметь не должен, будь то секс, наркотики, алкоголь или порнография. Когда на канале Star Channel или в нашем местном кинотеатрике шёл «Вилли Вонка и шоколадная фабрика» я смотрел во все глаза, поедая конфеты мешками.

В школе конфеты и любые сладости, за исключением батончиков для перекуса Little Debbie, продававшихся в столовой, были контрабандными.

КРУГ ТРЕТИЙ – ОБЖОРЫ

Поэтому я ходил в Ben Franklin’s Five and Ten, соседний магазин, который напоминал старую безалкогольную кафешку, и закупал Pop Rocks, Zortz, Lik-M-Stix и такими похожими на таблетки пластинками, что приклеены к белой бумаге, и как ни старайся ешь их всё равно с кусочками бумаги. Оглядываясь назад, я нахожу, что склонялся к конфетам, у которых как будто наркотическое действие. Они по большей части не были только сластями, они также давали химическую реакцию. Они шипели во рту или окрашивали зубы в чёрное.

Так я стал конфетным дилером, назначая цену какую захочу, потому что ни у кого больше во время уроков не было доступа к сластям. Я сделал целое состояние – по крайней мере пятнадцать долларов четвертаками и десятками – в первый же месяц.