Николай Голубятников - Подвиг Человека. …Несите людям мир и счастье!

Хорошо летом в степи. Простор. Небо голубое. Солнце жаркое. Ветер ленивый. Все вокруг звенит, как бубенчики на рысаках, украшенных ради свадьбы Анфисы Меркуловой с Афанасием Меркуловым.

Первые три километра коровы идут бодро и весело. Щипнут тощую травку и дальше, щипнут и дальше. Даром, что парнокопытные, а дело знают: впереди балка, а в балке такое разнотравье, что от одного вида слюнки потекут. И спешат туда рогатые кормилицы так, что мы с Федей едва поспеваем за ними.

На мгновение стадо замирает на месте, очарованное увиденным. Изумрудный ковер, расписанный разноцветными тюльпанами, расстилается под ногами. Он пестрой волной сбегает по склону и, пробежав полтора-два километра, сливается с горизонтом. Красные, желтые, белые, оранжевые, фиолетовые цветы так причудливо чередуются, что невольно подумалось: может быть, и здесь действует разумное начало?

Несколько секунд мы стоим с Федей неподвижно, опершись на чекушки, и любуемся открывшейся картиной. Первым нарушает молчание Федя.

– Сейчас стадо рассредоточится, примет боевой порядок и пойдет в атаку на цветочный рай, – твердо говорит он, явно вызывая меня на спор.

– «Ура» коровы будут кричать? – спрашиваю я друга и смотрю, сильно ли я поразил его своим насмешливым вопросом.

– «Ура» кричать будем мы с тобой, – невозмутимо отзывается Федя.

– А я думаю, что коровы пойдут по зеленому ковру стройной колонной, как войско, сопровождающее королеву…

Едва я произнес последнее красивое слово, как стадо мумукнуло и, осыпая копытами песок и глину, плотной кучей устремилось на луг и стало жадно поедать сочную траву.

Шершавые языки энергично подхватывали пучки травы и равномерно подавали в рот. Животные шумно дышали, иногда стукали друг друга рогами и медленно продвигались вниз. Но что это?

Тюльпаны оставались нетронутыми. Опять загадка: может быть, коровы берегут их?

В полдень коровы перестали пастись. Они вышли на толоку и улеглись на горячую пыль. Глаза у них были сонные. Они отрыгивали зеленую кашицу и лениво пережевывали, двигая челюстями.

Мы тоже достали из сумок свои харчи. Ломоть хлеба с салом, пара крутых яиц и бутылка кислого молока – отличный обед для пастушка. После обеда неудержимо потянуло в сон. Говорю:

– Федя, поспи с полчасика, а потом я.

– А не уснешь, как вчера? – сомневается друг.

– Что ты, Федя! Вчера меня малярия треханула.

– Ладно. Карауль. Я у куста буду.

Проводив сонными глазами Федю до облюбованного им куста, я разостлал плащ, подложил под голову пучок травы, лег на спину, закрыл лицо фуражкой и стал слушать степь.

Вначале послышалась веселая перекличка жаворонков. Вскоре к ним присоединилось посвистывание сусликов. Потом у самого уха, как мне показалось, раздался клекот и шум крыльев степного орла.

Под фуражкой было душно, лицо покрылось крупными каплями пота, и я сбросил её.

По небу неторопливо плыли кучевые облака, похожие на отару овец, и парил орел, точная копия чабана в черной бурке и с ярлыгой в руках.

…Винтовки беляков я спрятал в разных местах: две под яслями, одну в стоге сена. Цинковую коробку с патронами я не мог дотащить до стога, пришлось бросить её у плетня и кое-как забросать жердями…

– Да проснись же, Николай! – услышал я голос Феди и вскочил на ноги.

– Где коровы? Что с ними? – крикнул я в испуге, бросаясь к чекушке.

– Ничего с ними не случилось. Но собирать придется долго, – уныло ответил Федя.

– Ничего, Федор, на то мы и пастухи, чтобы коров гонять. Ты не горюй. Завтра я тебе такой свисток вырежу, что сам милиционер Новожилов позавидует, – сыпал я слова, чтобы успокоить свою совесть, которая была в смятении от допущенной оплошности.

Больше всего я боялся за комолую, которая имела привычку убегать из стада, за что нам от тетки Степаниды здорово попадало.

Приятно чувствовать себя «большим». Взрослые с тобой считаются, особенно женщины, если дело касается пастьбы и поения их коров. Не говоря уже о сочинении писем, которые я обычно начинал так: «В первых строках нашего письма шлют тебе, сынок, низкий поклон твой родной отец… твоя родная мать… дедушка…»

Письма я писал бойко, уважительно, с перечислением поклонов и пожелания здоровья от родных, ближних и дальних родственников. Иногда упоминал и соседей. Письма очень нравились авторам, и женщины буквально осыпали меня милостями.

И все же самые яркие воспоминания связаны у меня с более ранним периодом жизни, когда мне было 10—12 лет.