Вехова Базильевна: Бумажные маки: Повесть о детстве

— А это потому, что ты обо мне слишком много плачешь, мама...»

Зачем я все это записывала? Мне казалось, что я должна все собирать: прозрения и догадки философов, свидетельства и рассказы людей. И когда много таких записей соберется, я смогу что-то понять, потому что сложится некая картина и для меня что-то определится. Мне хотелось понять, что происходило с моими родителями, что значит их гибель и как я смогу облегчить их посмертную участь, если она у них есть...

Многовековой народный опыт говорит, что за умерших надо молиться, надо отпевать в церкви тех, кто был крещен. Моя мама была крещеная...

А я? Крещеная ли я? Как мне это узнать?

Я решила: «Раз мне ничего не известно, я пойду и крещусь сама».

А зачем вообще это надо — креститься, я не знала. Даже много позже, когда я поняла, что я — верующая, я еще думала так: «Если я, наконец, узнала достоверно для себя, что Бог есть, что Он меня любит, если почувствовала, что я Его люблю, то зачем креститься? Я же с Ним разговариваю в молитвах, а Он мне отвечает, Он знает, что я к Нему привязываюсь все больше и больше и только о Нем и думаю... Я, как тот человек из евангельской притчи, который нашел жемчужину, радуюсь, потому что обрела настоящее сокровище моей жизни! И ведь Он, конечно, знает, что я за каждый знак Его внимания благодарна Ему всем сердцем...»

Но люди крестятся две тысячи лет, а главное — Христос Сам попросил Иоанна Его крестить!

Сам!

Попросил!

Решено: «я сделаю так, а потом узнаю когда-нибудь, для чего это нужно! И еще: ведь если наши власти так преследуют тех, кто крестится, венчается, ходит в церковь, значит — боятся этого. Значит, в этом — истинное...»

Так долго я стояла на пороге церкви, не решаясь войти и не понимая — Храм ли для меня храм... Ведь я искала вслепую, без руководителя...

Уже совсем взрослой, я опять попала в больницу с диагнозом: туберкулез тазобедренного сустава. И одна больная тайком дала мне свое Евангелие, маленькую тамиздатовскую книжку с мелким шрифтом на тончайших страницах. У нее уже отобрали одно Евангелие, теперь она боялась потерять и это. Она ходила читать его в туалет. Там же она и молилась — у окна, замазанного известкой. Ведь можно было закрыться на задвижку, а когда раздавались чьи-нибудь шаги, книжка исчезала в кармане серого больничного халата... Мне казалось кощунственным читать Евангелие в туалете. Я вспомнила свои детские проделки с книгами и устроила себе читальный зал под белой простыней, натянутой, как палатка. В своей белой палатке я читала, и это было не чтение, а вхождение в Веру. Я принимала каждое слово, как рассказ, обращенный ко мне, о том, что было с Тем, Кто меня любит. Особенно меня поразило, когда Петр отрекся трижды, потом вышел за ворота дома, возле которого сидел у ночного костра, услышал крик петуха и заплакал. Мои слезы слились со слезами Петра... Все это было похоже на внезапно пришедшую ко мне любовь, такую, о какой я мечтала. Такую, которая переворачивает все в человеке, и человек спрашивает себя: как можно было без этого .жить?

...Ночью я проснулась от страшного храпа моих сопалатниц. Они оглохли от стрептомицина, и у них что-то разладилось в органах дыхания, храп звучал неестественно, надрывно, и слушать его было тяжело, как громкий плач...

За окном в темноте горел фонарь, в конусе света крутился снег. Там было какое-то волнение света, тьмы, близко от окна снег падал мягко, влажно, задевал стекла, а дальше — все летело снизу вверх, клубилось и бесконечно испарялось в темноту. Вдруг я поняла, что это — театр для меня: белый фейерверк, сверкание, круженье, мягкие хлопья, бросаемые горстями в стекло. Я была единственным зрителем, любовавшимся этим роскошным зрелищем. Зимняя ночь раскидывала передо мной свои неисчислимые богатства, чтобы порадовать меня...

Потом я ощутила, что весь мир окутывает меня добротой. Я лежала в теплом помещении и смотрела в окно, которое для меня кто-то чисто вымыл. Меня укрывала простыня, а ее соткали для меня чьи-то руки. Конечно, те, кто растил хлопок, собирал его, обрабатывал, прял нити, не знали обо мне, но вот их труды соединились, чтобы согреть меня... Все люди работают друг для друга, можно бесконечно радоваться этому.

Я почувствовала себя очень счастливой. Мне захотелось чем-то порадовать Господа, Который разбудил меня, чтобы рассказать, что жизнь — это чудо. Чем я могла Его порадовать, больная, одинокая, невежественная? Я подумала, что может быть, Ему приятно будет мое послушание. Я пойду в церковь и крещусь, чтобы быть ближе к Нему...