Олег Хазин - Пажи, кадеты, юнкера [Исторический очерк]

Но мы не были одни на своих участках. Другие военные училища тоже производили инструментальные съемки и поэтому наши участки часто переплетались с их участками. Вехи каждого училища были выкрашены в разные цвета и поэтому легко различаемы.

Мы жили дружно со всеми училищами, за исключением Павловского пехотного. Со времен давным–давно забытых, антагонизм между пажами и павлонами традиционно передавался из поколения в поколение. Они нас презрительно называли «пижами» и «шаркунами», а мы их «павлонами» и другими менее благозвучными именами. Их было 600–700 человек, нас всего 60–70. Физическая сила явно была на их стороне и, пользуясь ею, они часто притесняли нас. Много было столкновений с павлонами и главной ареной этих столкновений являлось Дудергофское озеро. Если во время катания в нашей единственной лодке мы не были начеку, то могли быть уверены, что она очень быстро будет окружена многочисленными лодками павлонов и перевернута в воду со всеми сидящими в ней пажами. Мы мстили их грубой силе как могли. Павлоны, идя на стрельбище, должны были пересечь парадную линейку у нашего барака и пройти по дороге, отделяющей нас от Лейб–гвардии Финляндского полка. Как только раздавался крик дневального «Павлонов несут!», мы были готовы к их встрече. Если они шли под командой офицера, то — увы, для нас все проходило спокойно. Если же офицера не было, то мы вооружались всевозможными причудливыми медицинскими аппаратами, в том числе огромным, специально для этого заготовленным пульверизатором. Пропустив павлонов через переднюю линейку, мы, предшествуя и следуя за ними, «дезинфекцировали» какой–то невероятно плохо пахнущей жидкостью дорогу их прохождения. Великолепно дисциплинированные и во всех отношениях блестящие павлоны, свято сохраняя неприкосновенность своего строя, ничем не могли реагировать против наших выходок, и только их озлобленные взгляды высказывали их душевное состояние.

Когда наши отношения с павлонами обострялись настолько, что рисковали вылиться наружу и впутать в наши «семейные дела» начальство, мы взаимно искали исхода к успокоению темпераментов. Таков был случай во время инструментальных съемок в 1912 г. Павлоны стали вытаскивать наши триангуляционные вехи и переставлять их на другие места. Мы, конечно, не остались в долгу и последовали их примеру. Такое положение вещей не могло продолжаться, так как оно лишало возможности, как нас, так и павлонов продолжать съемки и отозвалось бы весьма плачевно на наших учебных успехах. Инцидент, к счастью для обеих сторон, был скоро улажен. Наш фельдфебель Безобразов и фельдфебель павлонов встретились где–то на нейтральной почве и пришли к соглашению, по которому павлоны обещали сохранять неприкосновенность наших вех, а мы, со своей стороны, обещали не «дезинфекцировать» дороги при их прохождении мимо нашего барака. Компромисс этот строго сохранялся, но это не мешало тому, что потопление нашей лодки продолжалось, как и раньше, а мы вместо «дезинфекции» нашли много других каверз, чтобы изводить павлонов. Так например, мы завели огромные монокли на широких желтых лентах, подзорные трубы и бинокли не меньших размеров (приобретенные у Пето на Караванной), чрез которые мы свысока смотрели на павлонов при их прохождении мимо нашего барака. К сожалению, некоторые из наших каверз были лишены остроумия и иногда выходили из рамок приличия. Подчеркну, что наш антагонизм с павлонами был основан на традиционных, а не на личных чувствах, и являлся исключительно «групповой», а не стихийной необходимостью. Единичных павлонов мы не затрагивали, так же как и они не затрагивали единичных пажей. Юнкер Павловского училища производящий, например, съемки на нашем лагерном участке, считался нашим гостем, и мы всегда приглашали его, как в наш барак, так и к нашему обеду или завтраку.

Во время съемок мы пользовались довольно большой свободой. После утренней молитвы и переклички мы собирались в столовой для раннего завтрака. Со дня выступления в лагерь казна отпускала нам только чай, кофе, какао, сахар и по одному горячему блюду к обеду и завтраку. Поэтому нам представлялась возможность официально дополнять наш скудный казенный рацион собственными средствами. Каждый класс разбивался по собственному выбору на артели человек по 10–12 в каждой. Из этого числа каждая артель выбирала своего заведующего, обязанности которого заключались в снабжении нас всевозможными кулинарными деликатесами. Каждая артель старалась превзойти другую в тонкостях своих гастрономических вкусов, и потому при месячных расчетах наш пай намного превышал заранее установленную плату в 15–20 руб. в месяц. Для удобства в этих случаях мы забывали наши неограниченные аппетиты и капризные требования, и ни чем не стесняясь, обвиняли заведывающего артелью в его хозяйственных неспособностях. Последнему ничего другого не оставалось делать, как покрыть из собственного кармана недоимку или, во всяком случае, часть ее. Это было необходимой лептой за «честь» быть нашим артельщиком. Ввиду этого своеобразного положения, последние выбирались только из имущих и из таких, которые не очень сопротивлялись остальным членам артели.