Олег Хазин - Пажи, кадеты, юнкера [Исторический очерк]

В памяти остался пасхальный прием в Большом Царскосельском дворце весной 1911 г. На каникулы я уехал в Киев к моим родителям, но в Великую Субботу получил впервые телеграмму с отметкой: «служебная, вне очереди». Меня вызывали на придворную службу. В ту Пасхальную ночь я оставался один в вагоне курьерского поезда, мчавшего меня в Петербург.

По приезде, на второй день, в лучах весеннего солнца, игравшего на золоте наших мундиров, мы подъезжали в придворных экипажах к Царскосельскому дворцу. Внизу, в вестибюле главного подъезда мы встретили государя и государыню и, следуя за ними, медленно поднялись по широкой лестнице в большой зал.

Началось шествие приносящих поздравления, — незабываемая величественная картина сановников империи, блеска золота, орденов и мундиров. Не менее четырех часов нам камер–пажам государя и государыни пришлось стоять, почти не шевелясь непосредственно за ними и впереди прочих особ императорской фамилии. Не без волнения смотрели на молодую государыню, страдавшую уже в то время сердечным недомоганием. Все также была приветлива ее улыбка и все также, быть может, в тысячный раз, она протягивала свою утомленную руку. Государь христосовался не только с духовенством, министрами, придворными чинами, начальствующими лицами, но с многочисленными фельдфебелями и вахмистрами Шефских рот, эскадронов, сотен и батарей. Не забудется никогда и величественная красивая фигура П. А. Столыпина, следовавшего непосредственно за высшим духовенством, во главе гражданских чинов и сановников.

В других случаях придворная служба была и кратка и легка. Во время аудиенций камер–пажи стояли во внутренних покоях, и к их услугам тогда редко прибегали. Так было и во время моей первой придворной службы.

В этот год — 1908‑й международная политическая обстановка в Европе была напряженной. Дерзновенная аннексия Австрией турецких Боснии и Герцеговины волновали не только русские общественные круги. Турция искала защитников своих интересов, и взоры блистательной Порты обратились к нам. В Петербург был послан чрезвычайный посол Турхан–паша. Мы должны были оказать ему особое внимание, и государь император решил прервать свое пребывание в Финских шхерах нарочито для приема чрезвычайного посла.

Была уже половина августа. Уже закончились летние маневры войск Петербургского округа. Выпускные камер–пажи и пажи были произведены в офицеры, а два старших специальных класса корпуса находились еще на каникулах. Лишь в общих классах нашего корпуса, соответствовавших кадетским корпусам, как и в гражданских средних учебных заведениях уже после 15 августа начались занятия. У нас на переменах царило большое оживление. Набравшись за лето новых сил, съехалась со всех концов России молодежь и оживленно делилась своими впечатлениями. Прибыли новички, незнакомые еще и непривыкшие к нашей суровой дисциплине, твердо поддерживаемой старшими классами. Появились новые учителя, начали изучать новые науки. Я сам за несколько месяцев до этого поступил в корпус, лишь предшествовавшей осенью зачисленный в пажи Высочайшего двора. Я не видел еще ни одной придворной службы, но конечно, не раз любовался ехавшими во дворец камер–пажами старшего специального класса в расшитых золотом мундирах и в касках с красивым, с таким воздушно–легким белым султаном. Я только что перешел в седьмой класс, и было весьма маловероятно, что я попаду на придворную службу ранее 2–3 лет. Предстояло еще окончить общие классы. И младший специальный раньше, чем я мог рассчитывать быть назначенным камер–пажем. Однако, судьбе было угодно иначе. Она часто баловала меня в жизни. Так это произошло и теперь.

Не помню уже, на каком это было уроке. Читал ли наш старый Менжинский (отец известного впоследствии чекиста) со всеми подробностями историю французской революции и повторял нам своим присвистывающим голосом известную фразу революционного трибуна: «Nous sommes ici par la volonte du peuple», или другую, сказанную одним из придворных королеве на балконе Версальского дворца: «Madame, se ne sont que des gueux!», или, быть может, нервный Мебес теребил свой ус и, ломая при этом мел о черную доску, посвящал нас в премудрости бинома Ньютона. Уверен, что большинство из нас мало оценило все «прелести» французской революции, несмотря даже на историческую ценность сообщенных нам деталей и произнесенных фраз. Да и сложные выкладки Ньютона не надолго сохранились в нашей памяти. Северное осеннее небо в эти дни было голубым, и нас больше тянуло в наш уютный сад, где мы могли дать волю нашей резвости и нашим молодым мускулам.