Николай Амосов - От Сталина до Горбачева. Воспоминания хирурга о власти в СССР

Техника мне понравилась, читал по паровым турбинам, котлам, дизелям. Изобретал машину для укладки досок в стопы. Делал чертежи.

Учились без каникул до июля и сразу же поехали на новую практику, на этот раз под Ленинград, на целлюлозно-бумажный комбинат.

Там снова была тяжелая работа кочегаром в котельной.

Очень хотелось повидать Валю. Ораниенбаум – вот он, рядом, час езды от Ленинграда, только в другую сторону. Уже знал, что она вышла замуж, но все равно хотя бы взгляд. О моей любви, конечно, не знали, но повидать одноклассников согласились. Поехали компанией в воскресение.

Запомнился бескрайний парк, болтовня с приятелями об учебе – они будут лесничими – и короткое свидание при людях с замужней женщиной Валей.

– Все очень хорошо, муж – студент, любит, имеем комнатку в общежитии.

Вот так: «Все прошло, как с белых яблонь дым…»

Нет, не сразу прошло, года два еще болело, девушки не нравились.

После практики был месяц отпуска: мама, диван, книги («книжный червь»).

В сентябре умер отец. Мы работали на разгрузке дров с барж, близко от города: возили на тачках на крутой берег. В обед бригадир сказал:

– Батька у тебя умер. Поезжай хоронить.

Никаких чувств не пробудилось.

Сижу около гроба, смотрю на мертвое лицо, думаю о его прожитой жизни.

Гроб до кладбища несли на плечах. Я тоже нес всю дорогу. На поминках не был, да и не помню, чтобы приглашали. Зато помню (о, подлая память!), как на пути с кладбища купил красный ломоть арбуза – первый в жизни. Помянул.

Ни разу могилу не посещал. Немного места в душе занимал отец, а теперь совсем вычеркнул. А мама плакала:

– Хороший был человек.

С осени меня одного из «школьников» перевели к «техникам»: их предполагалось выпустить досрочно. Пятилетка требовала.

В новой группе я был самый бедный – у меня единственного не было пиджака, его заменял джемпер Маруси. Оглядываясь, скажу – лодырь. Мог бы подработать, сила и время были. Так нет, только книги и треп с друзьями.

Уроки по-прежнему не готовил. Но положение в новом классе завоевал. На девушек совсем не глядел, хотя любопытство (все по Фрейду!) имел. Всю жизнь с ним прожил, с сексуальным любопытством.

Занятия кончились как-то внезапно – послали на практику на полгода, разбросали по лесопильным заводам. Я попал в село Луковец, 12 км от города.

Проходили практику «на рабочих местах». Я – машинистом на паровой машине. Это было интересно и нетяжело. Заработал на тужурку из шинельного сукна и – наконец! – купил полушерстяной черный пиджак, самый дешевый.

Сразу после практики объявили мне и Севке Милославову выписали путевку в Архангельск, на лесозавод имени Молотова. Прибыть 25 октября.

До отъезда был еще отпуск: путешествие с мамой по Шексне и Волге в гости к Марусе. Обратно ехали поездом с заездом в город Арзамас к дяде Павлу, начальнику НКВД, и в Москву на два дня.

Последние недели сидел дома под окном, непрерывно лил дождь, а я читал «Братьев Карамазовых», потом всего Достоевского подряд. Настроение было соответствующее.

Юность закончилась. Счастливая? Пожалуй – да.

(из книги «Голоса времен»)

Поздно вечером мама провожала меня на пароход – окончил техникум, еду на работу в Архангельск. Дорога к реке через луг. Было удивительно тепло. Не помню точных слов, но мама говорила приблизительно так:

– Провожала твоего отца на войну, так же было тепло, конец сентября в девятьсот четырнадцатом. Счастья после этого уже не было. Вот теперь ты уезжаешь.

Дышала неровно: сдерживала слезы. Не показал, что заметил. К чему углублять горе? Смутно было на душе. Ничего не ждал хорошего. Жалко своего места дома у окна, книг. Мама сдержалась и не зарыдала, когда обнимала меня перед сходнями.

«Кассир» медленно зашлепал плицами и отвалил. Под керосиновым фонарем на пристани растаяла во тьме женская фигура в платке. Тогда только представил, как она побредет одна в темноте. Сжалось сердце.

Ехали с Севкой Милославовым, однокурсником.

Вещи: самодельный чемоданчик, обитый белой клеенкой. В нем Маяковский, пирог «помазень», бельишко, две простыни. Еще узел: лоскутное одеяло, подшитые валенки, подушка – все упаковано в матрацную наволочку. Ее набить соломой или сеном – и будет матрац. Одежда и обувь вся на мне – тужурка из шинельной ткани, брюки, перешитые из отцовских, пиджак. Старые ботинки и калоши. Бедность не порок, но узел раздражал своим полосатым видом.