Николай Амосов - От Сталина до Горбачева. Воспоминания хирурга о власти в СССР

Но турбины что – им бы пар, а вот котельная в постоянной лихорадке. Требуется равномерная подача топлива и искусство ведения топки. Коля Михайлов дело знает, но топливом приходится обеспечивать мне: вот и бегаешь вдоль пассов и транспортеров от станции на завод:

– Почему ленты пустые?

– Видишь, простой, лесу нет.

Бежишь на склад:

– Девочки, давай, давай, пар садится!

Девочки уже платки размотали, телогрейки сняли, свежую щепу подобрали, приходится ковырять старую, она смерзлась в камень. Сам покопаешь для воодушевления и согреву и снова на завод:

– Скоро топливо подадите?

– Да поди ты: тут план горит.

Я никогда не носил ватника, бегал в одной спецовке. Намерзнешься чуть живой – и на котлы к водосмотрам, в тепло. Постучишь по манометру: если стрелка идет кверху – можно вздохнуть. Счастлив, когда смену дотянешь, с графика не сползешь.

В комнате жили дружно, хотя без особой теплоты. Костя Квасков – электрик, москвич, интеллектуал. Масса анекдотов, историй, немецкие журналы читает. В январе 1933-го он первый просветил нас о Гитлере. Пашка Прокопьев – архангелогородец, модник, выпивоха. На третьей койке люди менялись – не помню. Еще был один приходящий – Володька Скрозников, старше нас, женатый, с завода. Добрый, прямой, картавый, низкорослый, матерщинник. Очень приятный.

Вечера и ночи – преферанс по четверть копейки с пивом. Пиво без карточек в главном магазине. Я играл без азарта, когда переходили на очко, отказывался твердо.

В начале декабря вспомнили про мой день рождения (19 лет). Денег не было, Володька снял со своей книжки последние и купил вина. Первый раз в жизни попробовал – было противно, но пил и напился вдрызг. Не помнил, что было. Утром похмелье, рвота. Реакция осталась на тридцать лет – желудок не принимал. Этот рефлекс спас меня: у хирургов спирт всегда под рукой, спиться легко.

Вместо выпивок в моей жизни были отдушины – работа и чтение. Третья отдушина, любовь, уступала первым.

Хочется сравнить «век нынешний и век минувший». Вот эти впечатления, выверенные и взвешенные. Отношение к труду было честное. Не воровали на производстве. Разводов было немного. Пили умеренно. Бедность – питались плохо, но не голодали. Одежду носили до износа. Жили в общежитиях и коммуналках. Преступность низкая.

Началась вторая пятилетка. Много было обещано, ничего не выполнено.

Когда начинал писать, казалось, все забыл. Потом пришло прояснение: последовательность событий, чувства, даже ключевые слова, по которым диалоги придумал.

Первый период в той комнате на четверых занял всю зиму. Это была адаптация к быту, освоение профессии, человеческих отношений. Настроение было неплохое. Тосковал по одиночеству. Редко удавалось одному подумать, кто-нибудь всегда в комнате разговаривал. Короткие письма писал маме каждую неделю, получал ответы.

Книги, конечно, читал. Библиотека на заводе была приличная. Приоделся. На базаре купил морской шлем (зюйдвестку?), шнурованные сапоги и полушубок, а для выхода – желтые ботинки, экспортные, «Скороход»! Соседка сшила рубашку с приставными воротничками. Первый галстук купил. Карточка сохранилась с той поры: смешной мальчик!

В первую же зиму мне нашли хорошее дело: заниматься с рабочими, готовить их к сдаче техминимума. Сначала учил кочегаров, потом машинистов. Народ пестрый, но больше молодые с тремя-четырьмя классами начальной школы. Семилетка среди рабочих тогда считалась «образованием». Учились с удовольствием, занятий не пропускали. Экзамены сдавали комиссии. Волновались, я тоже. От кочегаров началось мое преподавание и на всю жизнь.

Так и прошла бы первая зима 1932/33-го, если бы не случилось несчастье: заболела мама.

Маме не везло до конца. Она умерла в пятьдесят два года от рака желудка. На боли в животе жаловалась давно, ездила в Череповец на рентген. Подозревали язву, не нашли.

В марте 1933 года на станцию пришла телеграмма: «Амосову: срочно выезжай, мать больна». Отпросился, подменился сменами, поехал. Тревога.

В Череповец приехал утром. Сразу же отправился пешком в Ольхово. Солнечный день начала марта. Что-то меня ждет? Жива ли? Всякие мысли приходят на ум, когда идешь зимней дорогой.

Неожиданно встретил их на середине пути. Издали узнал тетку Евгению. Сердце сжалось. Побежал навстречу. Мама лежала в санях, закутанная в тот самый тулуп, в котором ездила на роды. Лицо бледное, глаза закрыты. Поцеловал, открыла глаза, оживилась. «Коленька, Коленька!»