Николай Амосов - От Сталина до Горбачева. Воспоминания хирурга о власти в СССР

Все у меня сжалось внутри.

– Что ж, заслужил – получил.

Я не помню, чтобы произносил клятву, но чувствовал без слов:

– Никогда больше не допущу.

Чего «не допущу?» – позора перед людьми? Греха перед Богом? Ни то, ни другое. По-прежнему считал себя главным судьей своих поступков. Выше людей. И не верил в Бога. «Не допущу слабости». Что это было? Пробуждение совести? Еще нет. Была гордыня.

Только много позднее сформировался другой внутренний закон – уважение к чувствам других людей, не причинять им горя. Права не имею! Сам слаб и грешен.

Грустно закончилось то лето: лежал, читал. Куприн, Арцибашев…

Перед первым сентября приехал в город, прибежал к Леньке и узнал потрясающую новость:

– 9-го класса не будет. Учеников распределяют: кто хочет остаться дома – в механический техникум, другие – в Ленинград, в Ораниенбаум, учиться на лесника. Уже идет запись. Валя записалась. Ты как?

– А ты?

– Я и почти все остаемся. Денег нет в Ленинград ехать.

И я остался, вроде бы по той же причине: знал, как тяжело досталась маме Маруся. Только-только вздохнула – и чтобы опять: да и стыдно было перед Валей. К тому же одеть нечего, очень беден для Ленинграда.

Записался в техникум вместе со всеми. Из нас, школьников, создали отдельный класс, зачислили на второй курс.

Техникум был основан еще в прошлом веке, выпускали механиков. Назывался «Александровское техническое училище».

Теперь индустриализация страны вдохнула новую жизнь: готовить техников для лесной промышленности и электростанций.

«Школьников» стали ускоренно обучать, чтобы догнать основных студентов-«техников». Занимались по восемь часов: математика, физика, химия, механика, черчение. Потом пошли специальные предметы – паровые котлы, машины, турбины. Учили много, но плохо. Была эпоха «бригадного метода»: пять человек вместе готовили уроки, отвечал один от всей бригады.

Зато дали стипендию – 30 рублей! Обедали в столовой, недорого, но жидко и порции малы. Домашние обеды прекратились, все давали по карточкам, хлеб черный, 400 г, а вместо сахара – песок, который я тут же съедал. Не голодал, но и сытым не был. Наедался только у мамы: бюджет ее поправился, когда у детей появились свои получки.

Жизнь менялась на глазах.

Рыночная площадь опустела, частная торговля исчезла. Город быстро расстраивался: мужики перевозили дома из деревень – спасались от колхозов. Культура хирела: прекратились удешевленные спектакли. Открылся торгсин – государство собирало золото и серебро на индустрию. Я в магазин не заходил.

В стране шла тотальная зачистка – арестовывали бывших офицеров, эсеров, меньшевиков, дворян, купцов. Не скажу, что нас, ребят, это сильно трогало: народ все бедный, аресты коснулись лишь нескольких человек.

Моя жизнь значительно изменилась. Валя уехала в Ленинград. Я ее не видел. Тоска осталась, но как-то притупилась. Отболело.

Зато мужская компания расцвела. У Леньки Тетюева открылся музыкальный талант – стал играть на гитаре, мандолине, на трубе в оркестре. Все мальчишки начали курить. Я не поддался, но на «посиделки» ходил. Однако к десяти часам всегда возвращался. Маме писал каждую неделю, но ездить стал реже.

В большом темпе мы проучились почти до нового, 1931-го года.

И тут пятилетка нас настигла: отправили на «ликвидацию прорыва» в лесопильные заводы на север, за Белое озеро. Там остро не хватало рабочих.

Шли пешком, расстояние около двухсот километров. Мороз 20–30 градусов, выдали фуфайки, ватные штаны и рукавицы. Валенки у всех свои.

На Кемском заводе я попробовал рутинную жизнь рабочего и понял классовую ненависть.

Работа была тяжела и однообразна – отвозить доски на вагонетках и складывать в стопы. К обеденному перерыву уже вымотан, а после еще четыре часа тянуть. В общежитие сначала приходил чуть живой. Потом втянулся.

С ужасом представил: если бы так на всю жизнь? Понял, почему культурные рабочие шли в революцию – завидовали. И я бы пошел.

Жизнь большой компании не тяготила. Народ подобрался хороший, не пьянствовали и не хулиганили. Вот только жестоко обовшивели – спали вповалку, мылись редко, дезкамер тогда не было. Без малого четыре месяца проработали, социализму помогли.

После прорыва мы все как-то повзрослели. Я чуть не через день ходил к Тетюевым, девушки приходили, разговоры вели. Ленька собрал струнный квартет. Танцевали. Но не я. Так и не выучился. Комплексовал.