Ирина Корнилова - Время не ждет. Материалы к жизнеописанию и духовному наследию протоиерея Василия Ермакова

Зима 1942 года была очень тяжелой – холодной, голодной. Собирали обгорелую рожь, затем ее промывали и пекли лепешки. В городе началась цинга. Прямо на улицах можно было увидеть лежащих людей – то ли умерли от голода, то ли замерзли.

В Болхове был установлен комендантский час: весной с семи вечера до семи утра, а зимой с пяти вечера. После назначенного часа никуда не пройдешь… Немцы относились к населению беспощадно. Молодежь ежедневно гоняли на принудительные работы: под дулами и собачьими оскалами они засыпали воронки от бомб, пилили дрова, чистили дороги от снега, рыли оборонительные окопы.

Во избежание эпидемии в апреле 1942 года, когда начал таять снег, немцы стали сгонять местных жителей хоронить в воронках, оставшихся от взрывов, советских солдат, погибших в страшной битве в деревне Кривцово, находящейся недалеко от Болхова. Там было все усеяно трупами русских людей. Закапывали по двести пятьдесят человек и больше в одну воронку. Хоронили под обстрелом, бомбежкой.

Особенно страшно было в 1943 году. Советское командование, не жалея, гнало в Кривцово наших солдат, надеясь в лоб пробить сильно укрепленную немецкую оборону и взять Болхов. Было видно, как летят немецкие самолеты, как сбрасывают бомбы… Дома качало от артподготовки советской армии. Если даже на расстоянии двадцати километров было жутко, то можно представить, что происходило на линии фронта.

Но церковная жизнь в городе продолжалась. Служба в храме начиналась часа в три, а с работы отпускали только в пять часов вечера. Вася прибегал домой, быстренько переодевался – и бежал в церковь. А однажды, убежав пораньше на службу в храм, он чуть не попал под автоматную очередь. Немец выпустил в него целую обойму, но, извернувшись, Вася убежал. Он был ловким подростком.

В храме всегда вставал слева, перед чудотворной Иерусалимской иконой Божией Матери, найденной в одном из заброшенных болховских храмов. И так, постепенно, из недели в неделю, из месяца в месяц Вася привыкал ходить в церковь. Его заметил отец Василий Веревкин и тридцатого марта 1942 года, в день памяти Алексия, человека Божия, ввел в алтарь. Вот тогда Вася ощутил на себе всю тяжесть насмешек, унижений, оскорблений. Ему надо было вытерпеть все эти издевательства над его неокрепшей душой, и он неотступно ходил, молился, просил… Сила духа заставляла его идти своей дорогой жизни.

Батюшка хорошо помнил праздники Пасхи во время оккупации. На Пасху 1942 года крестного хода не было. Разговелись куском черного хлеба. На Пасху 1943-го был отменен комендантский час, и в десять часов вечера все направились в храм Рождества Христова и во Введенскую церковь. Вася шел в стихаре как настоящий служитель Церкви. В ту пасхальную ночь советские бомбардировщики, наши сталинские «соколы», бомбили Орел – неизвестно, дойдешь до дома или нет. Много мирных жителей тогда погибло.

Лето 1943 года батюшка запомнил по знаменательному событию: по домам носили чудотворную Тихвинскую икону Божией Матери. Отец Василий Веревкин служил краткий молебен, затем икону поднимали, и все под ней проходили. Это было радостью для всей улицы. Но были дома, которые святыню не принимали.

В зрелые годы, вспоминая свое детство, батюшка говорил, что теперь умом старого человека он понимает, что Господь помог ему все это выдержать. Ведь тогда ему было всего пятнадцать лет.

Летом 1943 года наступило по-настоящему страшное время. Немцы стали забирать людей в Германию. В июле 1943 года Вася с сестрой Лидой попали в облаву. Вася успел взять с собой только рваные ботинки от пленных – где-то отец купил; икону Спасителя – отцовское благословение; Евангелие кто-то дал. В эту же облаву попал и священник Василий Веревкин со своей семьей – матушкой Варварой Николаевной и детьми Василием, Владимиром, Ольгой.

Пленных под конвоем гнали на Запад. В день проходили по восемь-десять километров, часто под налетами, бомбардировками советской авиации. Ни питья, ни еды не давали, лишь в деревнях отпускали на самопропитание. Ходили по домам, огородам – искали, что осталось из съестного в сожженных, брошенных деревнях. В Навле под Брянском всех посадили в вагоны. Всего было более трех тысяч угнанных – шестьдесят багажных вагонов по шестьдесят человек. Пленных ничем не кормили, только в Брянске дали по одной буханке хлеба на восемь человек. Условия были ужасные – ни встать, ни сесть. Партизаны постоянно минировали железную дорогу.