Александр Ливергант - Генри Миллер

Не жалует биографов Миллер еще и по той причине, что они слишком доверчивы к тому, что сам он о себе пишет. «В своих книгах о себе, — дезавуирует свой метод писатель, — я не говорю всей правды. Я часто лгал, чтобы облапошить моих биографов, повести их по ложному пути». «Пишите обо мне все, что хотите», — сказал Миллер Джею Мартину, однако со временем свое отношение к биографу и его труду пересмотрел. Заявил, что Мартин лжет, что ничего подобного он ему не говорил и даже якобы выставил биографа из дома, сказав напоследок, что писать свою биографию ему не доверяет. Не толерантен Миллер даже к Норману Мейлеру, не раз признававшемуся ему в любви: «Когда я вижу, что́ обо мне пишут, я прихожу в ярость, меня тошнит. Даже Норман Мейлер… Я начал читать его книгу, но это выше моих сил, мне такие сочинения не по нутру».

Сам же пишет все меньше, в основном «тасует» уже написанное: вместе с Лафлином составляет сборники, куда входит и новое, и старое, созданное еще в 1930-е и даже 1920-е годы. И фрагменты произведений, и произведения целиком. И фикшн, и нон-фикшн. И вещи большие, и маленькие. И проходные, и программные. Такое, впрочем, происходит далеко не впервые. В уже упоминавшемся сборнике 1947 года «Помнить, чтобы помнить», как в хорошем супермаркете, тоже ведь имелся «товар на все вкусы». Были тут и эссе о художниках — Варде, Бьюфорде Дилэни, Эйбе Рэттнере, где автор вспоминает их совместное путешествие по Америке в начале 1940-х. И очерк об американском актере Джаспере Дитере, и статья «Художник и его потребитель», где Миллер, и не в первый раз, пишет о том, что общество держит художника в черном теле, отчего само же и страдает. И два больших, очень важных для Миллера эссе, с которыми читатель уже познакомился, — «Убить убийцу» и «Помнить, чтобы помнить». И, по контрасту, — юмористический рассказ об астрологии (в которую Миллер верил и над которой смеялся) «Астрологическое фрикасе». А еще — полемический очерк, направленный против ревнителей нравственности «Непристойность и закон рефлексии». И эссе о… хлебе с привычными, даже в связи с такой, казалось бы, безобидной темой, нападками на Америку: «Можно проехать по Америке 50 тысяч миль и не отведать куска хорошего хлеба».

То же самое и с подписанным Элмеру Герцу сборником «Замри, как колибри». Вышедший в 1962 году, и тоже в «Нью дайрекшнз», этот сборник — еще один наглядный пример литературного попурри. Чего в нем только нет! И давний, еще парижский памфлет «Деньги, и почему они овладели миром», где Миллер учит Эзру Паунда не придавать деньгам слишком большого значения: «У денег нет никакой другой жизни, кроме денежной». Паунда учит, а себя утешает: «Проблема денег не решаема: по ночам не спишь в любом случае — и когда богат, и когда беден…»

И одно из многочисленных открытых писем Миллера о помощи «Всем, всем, всем». И некрологи. И рецензии. Старые и новые. На переиздание классики и на книги молодых, еще не оперившихся авторов.

И отрывок из «Сексуса», озаглавленный «Первая любовь». И несколько видоизмененная глава из «Черной весны» «Ангел — мой водяной знак», где Миллер рассуждает о том, что напрочь лишен амбиций профессионального живописца и хочет только одного: «От души убивать время, рисуя акварели».

И панегирик Европе («Когда я хватаюсь за пистолет»), где Старый Свет привычно противопоставляется Новому. «В Европе главное — быть непохожим на других, в Америке это почти то же самое, что прослыть предателем», — пишет Миллер осенью 1959 года, только что вернувшись из Европы, в которой между тем не находил себе места.

И статья «Ионеско», где Миллер со свойственным ему неугасимым темпераментом превозносит, не жалея эпитетов, франко-румынского абсурдиста, выведшего на сцене «Смитов и Мартинов, лишенных способности и думать, и чувствовать». Об этом «даре бездарности» (по формуле Петра Верховенского) Миллер в эти годы пишет много.

И, в продолжение «Книг в моей жизни», — несколько эссе о своих любимцах — Уитмене, Андерсоне и Генри Дэвиде Торо. Ценность Андерсона, человека, пишет Миллер, более значительного, чем его книги, в его умении «придать банальности важный и всеобъемлющий характер». А тайна величия Торо в том, что это был «человек принципов, чьи мысли и поведение всегда находились в полном согласии между собой».

И очерк о воспитании («Розги и предательство»), где Миллер продолжает полемику с такими, как Лепская или его собственная мать. «Вы требуете послушания и уважения при том, что сами ничего собой не представляете, никогда ничего не делали важного — ни руками, ни мозгами, ни сердцем».