Лев Савров - Оставаться собой

Кроме неё, в Питере же обосновался её младший брат, Александр Александрович Аристов, капитан дальнего плавания, весьма незаурядный человек. В зимнюю кампанию он водил советские круизные лайнеры по Атлантике, Тихому и Индийскому океанам, появляясь эпизодически то во Владивостоке, то в Мурманске, то в Калининграде, а его жена Галя летала в эти города на время стоянки корабля мужа (детей у них не было), снимая номер в гостинице для краткого свидания. Кстати, они очень дружили с дядей Юрой и Тикой, и часто ездили друг другу в гости в Москву и Питер, или проводили вместе отпуск. А в летнюю навигацию он в течение двадцати с лишним лет подряд командовал четырёхмачтовой парусной шхуной «Кодор», принадлежавшей Ленинградской Мореходке, и обучал парусному искусству курсантов во время кругосветных плаваний. Для представительства при заходах в иностранные порты ему выдавалось немереное количество водки, коньяка, шампанского и красной и чёрной икры. Его рассказы можно было слушать бесконечно. Я ещё напишу о нём, если хватит сил и времени.

Тётя Таня поведала мне уникальную историю, случившуюся не то в 1912-м, не то в 1913 году. Оказывается, по её словам, у Шереметьевских была в Мариинском театре своя ложа рядом с императорской. И вот якобы на свадьбу бабы Оли и Ати было решено сделать выход на премьеру балета с Кшесинской, потому что собиралась быть императорская семья. А поскольку у Танечки как раз была конфирмация, её по такому случаю взяли с собой, и она сидела в ложе рядом с царской семьёй. Для девочки это было потрясением.

Подтверждения этой истории в воспоминаниях тётки Натальи «Длинные тени» я не нашёл. С другой стороны, её самой тогда ещё и на свете не было, а зная характер её мамаши, не удивлюсь, если та не посвятила дочь в такое событие. Впрочем, одно логическое уточнение можно сделать. У Шереметьевских своей ложи не было. Скорее всего, эта ложа принадлежала их очень богатым родственникам Ковалевским, которые и устроили праздник молодожёнам и Танечке.

Через пару дней мы сели в поезд Ленинград-Петрозаводск и покатили в столицу советской КФССР. Ночью мне не спалось: слишком много навалилось впечатлений. Но размышляя, я тогда уже сделал свой выбор: Питером я восхищался, но жить собирался только в Москве.

Город мне понравился. Он красиво располагался на берегу необъятного Онежского озера, Онеги, как говорили местные. В поймах речек Неглинки и Лососинки были разбиты парки, и располагался стадион с теннисными кортами, там я впервые приобщился к теннису, начав с подавания мячей игрокам, сейчас этих мальчиков и девочек называют болл-бой.

Дед встречал нас на вокзале и повёл на квартиру, которая оказалась длинной и узкой комнатой-пеналом в типовом рабочем бараке. Кроме двух узких армейских коек в пенале ничего не было. Обедали мы, сидя на койках, поставив между ними два чемодана в качестве стола. Но расположен барак был на склоне почти у озера, метрах в ста, наверное, прямо перед базой военных гидросамолётов. Ох, и зрелище было, когда они взлетали и садились!

Впрочем, из пенала мы довольно быстро слиняли в большую квадратную комнату цокольного этажа двухэтажного каменного дома, в котором на верхних этажах располагалась Республиканская геодезическая контора. Эта комната, в которой мы прожили почти год, запомнилась ужасным происшествием, когда мы с мамой чуть не сгорели. Она готовила обед на керосинке, я сидел за столом, учил уроки. Непонятно почему она решила подлить керосина, не выключив агрегат, который и взорвался с пламенем до потолка, опалив маму. Спортсменка с отличной реакцией, она сорвала с вешалки телогрейку, мгновенно накинула её на керосинку и выскочила во двор, где потушила. Я в это время сбивал подушкой пламя с загоревшихся газет, книг и обоев и тоже справился успешно, если не считать прогоревшей наволочки. А ведь мама в это время уже была беременна, ожидая появления на свет моего единоутробного брата Антонина.

Девятого декабря 1948 года он и соизволил появиться. Я, конечно, тащил его в свёртке из роддома домой. К этому событию контора сделала маме с Дедом подарок в виде большой комнаты в двухкомнатной квартире двухэтажного двухподъездного дома из рубленых брёвен (Во! Сплошные двух!). Каждой квартире за домом соответствовал сарай для хранения дров, ибо квартиры отапливались печками. Сколько мы с Дедом напилили чурбаков, но колол их он всегда сам. Вот, кстати, когда я оценил, что мы оказались на втором этаже. Ведь к каждой квартире был пристроен туалет типа сортира, точно такой же как был в нашем домике в Рыбинске, с той разницей, что тут они были двухэтажные. Представьте, вы сидите на очке на первом этаже и вдруг за вашей спиной плюх, шлёп, а потом еще как польётся струя в выгребную общую яму. Веселье!