Владимир Гескин - Как молоды мы пили. Сто историй спортивного журналиста

А поскольку Игорь Владимирович, скорее всего, на этих страницах больше не появится, воспользуюсь моментом: вот симпатичная житейская история, которую сам Малышев и рассказал.

Как-то он заметил, что его жена и уже взрослая дочь ведут себя странно. Помрачнели. Шушукаются. Часто бегают в туалет. Подслушал: обе собираются к врачу. Попытался аккуратно выяснить, в чем дело. Те сначала отмалчивались, но потом признались: у них – то ли глисты, то ли еще какая-то мерзость. Такие мелкие красные червячки: стоит жене с дочкой посидеть в туалете – обязательно появляются.

Выслушав все это, Малышев для виду немного поскорбел вместе с родными, а потом сообщил:

– Дуры мои любимые! Не надо вам идти к врачу. Это мотыль!

Он был фанатом подледного лова. Собравшись с друзьями на рыбалку, купил мотыля, но поездку по каким-то причинам пришлось отложить. И тогда он положил кулек с мотылем в старый чулок жены, завязал покрепче – и отправил в туалетный бачок. В проточную воду. Только вот не учел, что в чулке – дырка. Стоило дамам, сделав свои дела, спустить воду – здравствуйте, красные червячки!

Ну, жена с дочкой его, конечно, чуть не убили. Говорили, что сам он дурак. И велели больше в бачок ничего не класть.

Малышев послушался. Двое против одного – тут не поспоришь.

В те дни, когда я появился в «Советском спорте», редакционный народ пребывал в возбужденном предпраздничном настроении. Через три недели газете должно было исполниться 50 лет. Все ждали: одни – государственных наград, другие – премий, третьи – возможности погулять на банкете.

Плюс было запланировано коллективное фотографирование – у Ленина в Лужниках. Туда отправились все, кроме дежурных. В нашем международном отделе дежурным, по понятным причинам, назначили меня, как не заслужившего пока право быть запечатленным на столь важном снимке.

Перед тем как отбыть, начальники (а для меня все тогда были начальниками) дали мне инструкции на все случаи жизни. Объяснили, что вообще-то все материалы в очередной номер уже засланы, но, конечно, могут прийти какие-то важные новости, и тогда я должен позвонить ведущему редактору Оресту Петровичу Шевцову. Вот номер его телефона. Сообщили, что часов в шесть вечера из типографии привезут полосы и мне предстоит внимательно прочитать все, что подготовлено нашим отделом, а если, не дай бог, я обнаружу какую-то ошибку (прежде всего смысловую; на русский язык обращать внимание не нужно – для этого есть корректоры), то обязан позвонить тому же Шевцову. И, наконец, уточнили, что сами в редакцию в этот день уже не вернутся (там, в Лужниках, есть отличная шашлычная) и что покинуть свой пост я могу исключительно с санкции Шевцова, которому должен позвонить, прежде чем уйду домой.

Вы только представьте – первое дежурство! Чувство ответственности переполняло меня до такой степени, что я даже сидеть не мог и метался из угла в угол нашей комнаты. Ежеминутно следил за новостями, но ТАСС молчал, а больше им и взяться было неоткуда. Расскажу – не поверите: главным источником зарубежной спортивной информации были тогда для «Советского спорта» сообщения «Франс Пресс», так называемые ленточки, которые нам по дружбе откладывали в московском офисе агентства, а редакционный шофер их каждое утро забирал. Да, некоторые сообщения были с суточной бородой, но в нашем отделе и это считалось подарком судьбы.

В шесть часов вечера из типографии привезли первые оттиски полос, и я углубился в чтение – в высшей степени внимательно и чрезвычайно неторопливо. Изучил все, как под микроскопом, и уже собирался в соответствии с инструкцией отнести полосы в бюро проверки, но тут мой взгляд остановился на заголовке к репортажу с чемпионата мира по боксу, который в те дни проходил в Гаване. Заголовок выглядел так:

ПЕРВАЯ МЕДАЛЬ В ГАВНЕ!

Это потом я услышал тысячу репортерских баек о пропущенных буквах и словах, посмотрел фильм Тарковского «Зеркало», где матери главного героя кажется, что при наборе текста допущена ошибка и в слове «главнокомандующий» отсутствует буква «л», и познакомился со стариком, заведующим корректурой, который в тридцатые получил срок за отсутствие «г» в слове «Ленинград». А тогда, в начале июля 1974-го, я, ничего еще не знающий и не умеющий, покрылся холодным потом и стал названивать Шевцову, а когда он снял трубку, несколько раз выкрикнул:

– В Гавне! В Гавне!

Надо отдать должное Оресту Петровичу. На мои крики он не отреагировал и, помолчав, абсолютно спокойным голосом спросил: