Алена Солнцева - Жизнь и приключения Сергея Сельянова и его киностудии «СТВ», рассказанные им самим (с иллюстрациями)

Когда фильм был готов, я сел в зал, посмотрел и понял, что из условно мертвого материала человек сделал живое, яркое кино.

Это был счастливый момент в моей жизни».

«В 1988 году „День ангела“ был показан в советском прокате, его посмотрело более 300 тыс. зрителей, что сейчас кажется цифрой существенной, но для Советского Союза это было мало. Другой вопрос, что если бы такую картину, черно-белую, не сюжетную, сегодня посмотрело такое количество зрителей – была бы сенсация».

Были встречи с публикой, поездки по стране, знакомства с кинематографистами – и первые международные фестивали. Их было два.

«Сначала поехали в Локарно, в 1989 году – международная премьера, приглашены были мы с Колей Макаровым. Где-то за год до этого я съездил в Финляндию, в гости к Володе Болотинскому, так что за границей (не считая Болгарии) был второй раз, но это был первый кинофестиваль. Денег у нас не было, организаторы выдали талоны, по ним в кафе можно было на обед взять пиццу, даже оставалось на пиво. Я пиво не люблю, но там, за границей, чего еще пить, вина нам не давали. Надеялись на успех, на победу, за нас переживали Андрей Плахов, Лева Карахан, они уже были в международной обойме, лидеры перестройки. Они рассказывали нам, что в жюри такому-то понравилось. Но ничего нам не дали. Но мы были все равно довольны. Ощущения поражения не было».

Плахов уточняет: «Фильм не провалился: его, конечно, не поняли, но уважительно решили, что „так надо“, потому что Россия была в моде. Да, мы с Караханом болели за картину и объясняли, что у нас перестройка, новое кино и т. д. Но все равно это было слишком специфично».

Ощущение, что европейский мир совсем чужой, не близкий, требующий перевода в самых неожиданных местах, у Сельянова складывалось подспудно: «Я помню на Пьяца гранда, где вечером показывали фильмы вне конкурса, под открытым небом, шел „Город Зеро“ Шахназарова. Замечательно смотрят, народу полно, но в фильме есть эпизод – герой Филатова, перед тем как уехать, подходит к кассе и просит билет, а ему отвечают, что билетов нет. Для нас это было естественной частью советской действительности, особого смысла Шахназаров в это не вкладывал, ну нет билетов и нет, нормально, удивительно, если бы были. Но вся площадь взорвалась хохотом, им показалось, что это очень смешная придумка, абсурдистская. Мы тогда переглянулись: вот то, что называется диалогом культур, на самом простецком уровне».

Рифма с билетами возникла при поездке на фестиваль «Новые режиссеры, новые фильмы» в Нью-Йорке, в Линкольн-центре, в 1990 году. Программа его составлена из самых интересных дебютов года, она не конкурсная, а ознакомительная. Сельянова с Макаровым позвали туда, как всех участников, на пять дней, пребывание оплачивала принимающая сторона. А билеты туда и обратно покупало Госкино. Но выяснилось, что на нужные даты в «Аэрофлоте» (а никаких других компаний для советских граждан тогда не предполагалось) билетов нет. То есть прилететь в назначенное время можно, но вот обратно есть только один билет через 12 дней, а другой через десять, бизнес-классом.

Сельянов вспоминает, что для американцев такая ситуация была непонятной и даже подозрительной, но все же они ее приняли: «Нам пересчитали суточные и поселили на весь срок, выдав по 700 долларов на человека. Это сумасшедшая сумма, нечеловеческие деньги, по-моему, за один доллар можно было в Москве тогда полночи на такси ездить. От богатой Америки и нам перепало.

Потратить такую прорву денег невозможно, пропить их или проесть – все равно, что сжечь. Да и смысла не было, впечатление от Нью-Йорка оказалось сильнейшим. Мы ходили по улицам, и нам хватало адреналина, который мы получали от города. Мы даже не пили. Коля взял с собой бутылку водки, в день приезда мы ее открыли – а вообще-то нам одна бутылка была как „здрасте“, в России бы это и выпивкой не считалось, – отпили по паре глотков и отставили. Водка за границей не пьется, это известное дело, мы так эту бутылку и оставили в холодильнике, перед отъездом опять было достали и не захотелось. Настроение было другое, мы жадно впитывали впечатления. С нами возились. Режиссер Борис Фрумин поводил нас по разным местам, показывал город. Очень сильное впечатление на нас произвела сестра Алексея Германа, двоюродная, Светлана Хэррис – она разговаривала таким прекрасным русским языком, причем говорила вполне обыденные вещи, но слушать ее можно было бесконечно, производило магическое воздействие, я пытался разгадать, в чем именно дело, но так и не понял. Очевидно, что это шло от старой, дореволюционной культуры, чувствовалась другая основа. Я тогда очень ясно осознал, каким бы мы могли быть народом (говорят ведь, что народ – это язык), если бы не октябрьская катастрофа.