Соломон Перел - Гитлерюнге Соломон

После того как меня втиснули внутрь, проехал тягач. Визг гусениц заглушил выстрелы в лесу, а облака пыли скрыли от меня бесчисленных людей, которые шли навстречу своей судьбе.

Занавес опустился и поднялся вновь — началось путешествие в неизвестное будущее.

Я крепко держался руками и ногами за борт вражеской машины — падение было бы фатальным. Поездка продолжалась недолго. Мы быстро добрались до расположения танкового отряда 12-й танковой дивизии.

Старший фельдфебель отряда, 40-летний берлинец по имени Хаас, сердечно меня принял. Он отпустил несколько сочувственных слов по поводу моего несколько смущенного состояния, растерянности из-за пережитого кошмара, который мне пришлось пережить, и обещал обо мне позаботиться. Я действительно был истощен, голоден, в порванной одежде, так как во время моего слишком торопливого побега вынужден был ползти через заросли кустарника по каменистой местности.

Молодому солдату было велено принести мне еду. Никогда не забуду, с каким аппетитом я смёл целую тарелку бутербродов. Другому солдату было приказано обеспечить меня обмундированием, сапогами и формой самого маленького размера.

Насытившись и помывшись, я влез в униформу, заготовленную для меня вермахтом. До сих пор у меня остается впечатление, что в том кошмаре я участвовал помимо своей воли, словно был статистом. Как будто насчет моей судьбы все было предопределено, и ангел-хранитель своими крылами укрыл меня и спас, ниспослав мне подходящие слова и поведение.

Я осматривал себя в зеркале заднего вида стоящей рядом машины. На своей груди я увидел значок с прусским орлом, держащим в хищных когтях свастику. Меня попросили примерить фуражку с черно-бело-красными полосками, и это меня окончательно отрезвило. Я считал, что выгляжу ужасно. Вокруг меня, маленького Соломона, шла кровожадная война, а я влез в нацистскую униформу. Это как холодной водой окатило меня с ног до головы. Ситуация была напряженной, я просто не знал, как себя вести.

Я боялся сам себя и тех, кто меня окружал. И неизвестно еще, кого больше. Я, еврейский ребенок, пребывал среди своих злейших врагов и должен был приложить все свои силы, чтобы сберечь нервы и препятствовать тому, чтобы опасная правда вышла на свет.

Раньше я спасался от фашистов бегством со смертельным страхом в груди и с бледным от страха лицом. А теперь я находился в их лагере, носил их форму и должен был демонстрировать всем своим видом, что наконец добрался до безопасного места и рад возвращению на родину. Зеркало отразило форму на моем худом теле — а ведь от нее бежал я из Пайне, из Лодзи, из детского дома. Не кошмарный ли это сон, от которого я вот-вот очнусь? Нет, открыв глаза, вижу, что все это наяву — как бы я ни отказывался в это верить. Такой поворот сюжета невозможно было придумать даже в самой сумасбродной фантазии. Чувствовал я себя подобно овце, брошенной в пещеру льва. Через несколько долгих минут я преодолел шок от внезапной перемены.

Теперь я судорожно обдумывал ответы, которые мне надо было давать, и поведение, которого мне следовало придерживаться. Я был еще в своих мыслях, когда мне приказали предстать перед фельдфебелем. Он сидел в голубом «фольксвагене», служившем передвижной ротной канцелярией. Рядом с рулем была прикреплена доска с пишущей машинкой, на заднем сиденье находились полки с документами. Немецкий порядок.

Я приблизился к нему и как только встретился с ним взглядом, он тут же взялся за карандаш и сказал: «Твои документы, пожалуйста».

Мой язык словно парализовало, и я едва смог не выдать то, что несколько секунд назад занимало мои мысли. Если бы я признался, что зарыл свои документы, это стало бы для меня смертным приговором.

Мне надо было выдумать убедительную историю. Но прежде никто меня не научил делать это с ходу и правдоподобно. Это сделали обстоятельства и нацисты. Меня быстро увлекли фантазии, необходимые для выживания.

Ложь явилась в секунду: «Господин фельдфебель, все мои документы были уничтожены массивным артобстрелом вашей армии местности, в которой я находился», — ответил я уверенно. «Ах ты, бедный парень!» — сказал немец и понимающе улыбнулся. Он взял чистый лист бумаги и спросил: «Как тебя зовут?» Непроизвольно я назвал свое настоящее имя Перел, и вдруг в моем сознании прозвучал тревожный колокольчик: «Соломон, что ты наделал? Ты сам, своими же словами разрушил единственный шанс на выживание. Перел — исключительно еврейская фамилия».