Татьяна Данилова - Богини далеких странствий

В своей каюте больной Прончищев, который уже не вставал с постели, собрал совет. Все понимали – дальше пути нет. Если не повернуть назад – верная гибель. Было принято решение возвращаться. Впервые в истории исследования Сибирского побережья российскими моряками «Якутск» проплыл до широты 77°29′ и едва не достиг самой северной точки Азиатского материка. Кстати, сравнение широт, приводимых в рапортах Прончищева и Челюскина для ряда пунктов, с современными данными показывает, что оба штурмана систематически определяли широты на 20–25 минут меньше истинных. Причина, вероятно, кроется в несовершенстве существовавших в то время навигационных инструментов. Поэтому можно высказать предположение, что широта самой северной точки, достигнутой отрядом Прончищева, на самом деле равна 77°45′–77°55′.

Единственным спасительным шансом в этих условиях было искать подходящее место для зимовки – вскоре такое решение моряки коллегиально приняли. Пришлось срочно покинуть северную точку. На следующий день мороз усилился, но ветер стих – в данном случае уместно было бы сказать «как назло», так как море стало покрываться тонким молодым ледком. Дубель-шлюпка из-за безветрия вынуждены была идти на веслах, которые с трудом пробивали лед, утолщающийся едва ли не со скоростью движения судна. Форштевень и обшивку острые льдинки резали как ножи. Возникла опасность вынужденной остановки.

В эти дни была сделана следующая запись Челюскина: «В начале сего 9 часа штиль, небо облачно и мрачно, мороз великий, и появилась шуга на море, от которой мы в великой опасности, что ежели постоит так тихо одне сутки, то боимся тут и замерзнуть. В глухие льды зашли, что по обе стороны, також и впереди нас великие стоячие гладкие льды. Шли на гребле весел. Однако Боже милостив, дай Бог нам способного ветру, то оную шугу разнесло».

Видимо, небесные покровители услышали мольбы моряков, – вскоре в самом деле задул северный ветер, поднялась волна, взломавшая молодой лед, и дубель-шлюпка под парусами быстро продолжила курс на юг, а 23 августа подошла к входу в Хатангский залив. Посланные на берег матросы сообщили, что на нем нет никакого жилья и очень мало плавника. Боясь, что на берегах не найдется подходящего места для зимовки, а лед в любой момент может закрыть выход из залива, Челюскин, командовавший отрядом вместо тяжелобольного Прончищева, решил идти к старому месту в устье реки Оленек.

29 августа, когда «Якутск» наконец достиг реки Оленек, Василий Прончищев скончался.

Однако похоронили его не сразу. В реку судно войти так и не сумело. Мешал сильный встречный ветер. Он поднимал высокие волны и раскачивал обледеневший корабль. Люди, измученные холодом, голодом, усталостью, болезнями, передвигались с трудом. Но наиболее опытные знали, что самое страшное – это когда ты перестаешь ощущать холод и боль.

Лишь 2 сентября силы стихии смилостивились над моряками и «Якутск» с приспущенным флагом подошел к месту зимовья.

6 сентября Василий Прончищев был похоронен неподалеку от Усть-Оленека, на высокой сопке.

Несмотря на уговоры и доводы членов команды, Татьяна не покинула могилу любимого. Через пять дней, 12 сентября, скончалась и она, пережив мужа на две недели. Это не срок, так что можно было бы сказать: «Они жили долго и счастливо и умерли в один день», подтверждая вечное представление об идеале семейного счастья, вот только «долго» жить не получилось: счастья хватило лишь на год. Но если у нее нашлись силы из теплого уютного дома броситься за любимым в край полярной ночи и вечной мерзлоты, то, видно, знала она, где и в чем счастье…

Говорили, она умерла от тоски. Но разве есть такая хворь? Скорее она решила, что цель ее личного путешествия достигнута – дальше пути нет. Она отправилась в неизвестность, чтобы быть рядом с любимым… Теперь ее путь лежал дальше – за пределы этой земли, – рука об руку с ним, воистину «и в горе и в радости».

Крест на могиле Василия и Марии (Татьяны) Прончищевых на берегу реки Оленек. Таймыр

Ее похоронили рядом с Василием.

По записям, когда хоронили Татьяну, было очень холодно и шел снег. Моряки положили ее в гроб в изящных туфельках – узконосых, без задников, на высоком, так называемом французском каблуке – они казались неуместными среди сопок и вечной мерзлоты, словно воспоминание о прекрасной и уютной жизни, которую их хозяйка с радостью променяла на неизвестность.