Я век коротал в бессознанке, но чуял, как гад, каждый ход.
Прощание пьяной славянки запомнил без знания нот.
На смену большому запою приходит последний запой;
А мы остаёмся с тобою, а мы остаёмся с тобой,
На самых тяжёлых работах во имя Крутого Бабла;
Я век проходил в идиотах; ты медленно рядышком шла.
Меняя своё на чужое, чужое опять на своё,
Мы вышли вдвоём из запоя… Почти не осталось её.
Щекой прижимаясь к отчизне, в себе проклиная раба,
Мы жили при социализме, а это такая судьба,
Когда ежедневную лажу гурьбой повсеместно творят…
И делают то, что прикажут, и действуют так, как велят.
Летят перелётные птицы по небу во множество стран,
Но мы не привыкли стремиться за ними… ты помнишь, как нам
Не часто решать дозволялось, в какие лететь е…я?
Почти ничего не осталось от той, что любила меня.
Все трещины, впадины, ямки: рельеф обнажённого дна;
Прощание пьяной славянки; родная моя сторона;
Простые, но важные вещи – как воздух, как гемоглобин.
Мы зря перед Смертью трепещем, напрасно о близких скорбим.
Где рухнула первооснова, там нет никого, ничего:
Мы не полюбили чужого, но отдали часть своего.
Уверенно, гордо, красиво – не знаю, какого рожна:
«Таков нарратив позитива», – сказала, прощаясь, она.
Быть может, лишь самая малость – и кончится это кино:
Унылый столичный артхаус, типичное, в общем, говно,
Но нам от него не укрыться в осенней дали голубой,
Летят перелётные птицы, а мы остаёмся с тобой.
«Заболев, я думал о коте…»
Заболев, я думал о коте:
С кем он будет, ежели умру?
О его кошачьей доброте,
Красоте; и прочую муру
Думал я и спрашивал: ну вот,
В душной предрассветной тишине
Так же, как ко мне подходит кот, —
Подойдут ли ангелы ко мне?
И пока расплавленный чугун,
Застывая, сдавливает грудь,
Будь бобтейл он или же мейн-кун,
Без проблем забрал бы кто-нибудь.
Вьюгой завывает месяц март,
Провожая зимушку-зиму,
В подворотне найденный бастард
Нужен ли окажется кому?
Если доживу до декабря,
Буду делать выводы зимой:
Те ли повстречались мне друзья?
Те ли были женщины со мной?
Никого ни в чём не обвиню.
И, когда обрадованный кот
На кровать запрыгнет, – прогоню:
Он не гордый, он ещё придёт.
Без обид на свете не прожить;
Но, когда настанет мой черёд,
Сможет ли Господь меня простить
Так же, как меня прощает кот?
Снова море колобродит:
Посреди дождя
То уходит, то приходит,
Плачет, уходя.
Недоедено хинкали;
Сквозь прибрежный гул
Из динамиков в курзале
ДДТ олд скул.
Подыграй, прикинься Музой,
Пеной и волной,
Где курортник толстопузый
Плавает с женой.
Хватит жить всеобщим горем,
Раны бередя;
Подыграй, прикинься морем,
Небом без дождя.
Так, как будто бы любила —
Сотвори добро,
Пожалей, как Коломбина,
Своего Пьеро.
Чтоб услышал, на прощанье,
Как когда-то, я:
Шёпот, робкое дыханье,
Трели соловья.
«Когда строку диктует чувство…»
Когда строку диктует чувство,
Стихи выходят не всегда.
Живу легко и безыскусно:
Гори, гори, моя звезда.
Поговорим о том, об этом,
Любой поэт – Полишинель.
И тёмный ждёт – с далёким светом —
Нас всех туннель.
Твоим делам, твоим работам
Дадут оценку наверху.
А если так – тогда чего там! —
Какого ху?.. —
Без сожаления, невинно
Бери чужое – просто так:
Льёт дождь. На даче спят два сына,
Допили водку и коньяк.
Они с утра разлепят веки, —
Во рту как будто сто пустынь.
С похмелья братья все! Во веки
Веков. Аминь.
Они с утра разгладят лица
И под глазами волдыри;
Но нечем, нечем похмелиться! —
Звезда, гори!
Себя почувствуют, бывало,
С чугунной сидя головой,
В глуши коленчатого вала,
В коленной чашечке кривой.
Когда волна галлюцинаций,
Заполнив мозг, спадёт на треть,
Им вновь захочется смеяться,
Кричать и петь.
Но не напишется нетленка,
Когда полжизни пополам;
И будет низкая оценка
Любым делам.
Кто бросил пить, всего помимо,
Тот знает рай и видел ад.
На даче спят – непробудимо, —
Как только в раннем детстве спят.
Читать дальше