Елена Майорова - Любовь и страсть Сухово-Кобылина. Трагедия великого драматурга

М.П. Погодин. Художник В.Г. Перов

Московское общество было в то время многочисленнее и разнообразнее петербургского. Тогдашняя Москва была преимущественно дворянским городом. Тут жили зажиточные, независимые семьи, которые не искали служебной карьеры и не примыкали ко двору. Это налагало своеобразную печать на всю московскую жизнь. В ней не было того, что составляло язву петербургского большого света, стремления всех и каждого ко двору, близость к которому определяло положение человека в свете.

В это время Александр особенно сблизился с Николаем Огаревым. Тот, росший без матери, стал у Сухово-Кобылиных не только частым гостем, но родным человеком, а для Александра – другом, которым он (при своем-то независимом, мягко выражаясь, характере) восхищался с той силой преданности, с какой восхищаются только старшими, братом ли или товарищем, и которого никогда не забывал, вспоминая по многим поводам.

К выбору учителей для сыновей и дочерей родители Сухово-Кобылины отнеслись ответственно. Превосходное домашнее образование преподавалось детям высокообразованными выходцами из духовного сословия. Знание русского языка, владение всеми его оттенками было привито ученикам Семеном Егоровичем Раичем (Амфитеатровым) (1792–1855). Лирический поэт, знаток и переводчик античной и итальянской поэзии, ранее он обучал Ф. Тютчева, затем М. Лермонтова. Воспитанная им любовь к слову предопределила литературное будущее двух старших детей – Елизаветы и Александра.

Федор Лукич Морошкин (1804–1857) – профессор гражданского права в Московском университете, тоже попович, самостоятельно взошел на высоты образованности, куда неуклонно увлекал и своих воспитанников. Особые отношения связывали его со старшим сыном Кобылиных, в котором он разглядел сильный характер и богатые дарования. Сохранились его наставления питомцу: «До вступления в университет, Александр, ты должен знать: географию и статистику, историю и словесность, чистую математику и механику, физику, естественную историю и ботанику, философию, богословие и церковную историю, языки: латинский, французский, немецкий».

Гротесковый человек, более двух метров росту и «косой сажени в плечах, он бы мог поднять легко несколько пудов. Сила его огромная, и он знал ей цену. Бывало, разозлится и спустит с лестницы кого-нибудь или разобьет одним ударом кулака любую крепкую мебель», – впоследствии делилась впечатлениями о Морошкине Елизавета Сухово-Кобылина. Его житейская «припадочность», «странность», точно сохраненная и переданная в мемуарах Елизаветы, через непосредственное общение и прозорливые страстные сочинения заразила ученика и впоследствии пустила корни в его эпистолярии, публицистике, известной узкому кругу лиц, но самое главное – причудливо проросла в его драматических сочинениях.

С большой теплотой и признательностью о Морошкине вспоминали его бывшие воспитанники: С. Соловьев, К. Бестужев-Рюмин. Б. Чичерин, К. Аксаков.

Ф.Л. Морошкин

Благодаря Морошкину, который, как кажется, был наиболее любимым и авторитетным для Александра учителем, подросток стал вести дневник. Дневники являлись обычным жанром поместно-дворянского круга той эпохи, литературной традицией. Их вели в то время почти все грамотные люди. Это занятие помогало формировать мысль, обобщать увиденное и прочувствованное. Дневник давал возможность человеку сосредоточиться в его размышлениях о жизни, обязывал к искренности, откровенности, честности с самим собой. В дневнике, как говорил Л. Толстой, «всякая фальшь сейчас же тобою чувствуется». Исповедь как жанр была близка творческой индивидуальности. Лаконические, порою шифрованные заметки, понятные только самому писавшему, сохранялись много лет, отмечая значительные встречи, памятные события. В дневниках и записках Пушкина, Достоевского, И. Тургенева, Л. Толстого и многих других заметно просвечивает личность, что делает их бесценными для биографов.

Привычка своеобразно вести дневник, когда рядом с бытовыми заметками соседствуют выписки из книг, наброски собственных сочинений, сохранилась у будущего драматурга на всю жизнь и в каком-то смысле стала основой его поэтики.

В 1834 году Александр, подготовленный к вступительным экзаменам своими домашними учителями, был принят «своекоштным» студентом на физико-математическое отделение философского факультета Московского университета. 26 августа Елизавета сделала запись в дневнике о том, что Александр сдавал экзамены, и совет университета с восхищением говорил о нем: «…Мне так приятно: …в первый раз от роду я почувствовала что-то такое, что похоже на фамильную гордость».