Андрей Руфанов - Послесловие к живописи

Вот эти посмертные розы… горящие, как факел.

Уже после смерти жены, одним из самых близких друзей Ренуара становится художник нового поколения – Анри Матисс. Ренуар тогда уже серьезно болел, но не переставал писать. Видимо от боли это отвлекало лучше всего. В тот период Матисс навещал его почти каждый день. Диалог при одном таком визите вошел в историю.

Войдя и поздоровавшись, друзья обменялись лишь парой фраз. Ренуар работал. Матисс встал чуть в стороне, не желая мешать.

Повисла тишина, нарушаемая лишь поскрипыванием деревянного инвалидного кресла. Наконец, видя какую боль доставляет художнику каждый мазок, Матисс не выдержал:

– Огюст, почему Вы не оставите живопись, Вы же так страдаете?

Кресло со скрипом развернулось и он вдруг увидел на старческом лице абсолютно молодые глаза, горящие вдохновением и азартом.

– La douleur passe, la beauté reste. (Боль проходит, а красота остаётся).

Порой, выходя из музейных залов, из замков и дворцов с живописными коллекциями, да и просто после просмотра собственных фотоархивов, остро ощущается чувство невысказанности. Остающаяся внутри энергетика подлинников картин западноевропейских мастеров, гигабайты фотографий, … вдруг все это опять начинают будоражить сознание, требуя выхода, если не сейчас, то хоть когда-нибудь…

Рембрандт.

«Ночной дозор» – что осталось за «кадром».

«Ночной дозор» в амстердамском Риксмузеуме возникает перед зрителем, подобно действу «За стеклом». Огромная картина висит весьма низко, ботфорты капитана и лейтенанта находятся почти вровень с нашей обувь, да и занимает она почти всю стену здания… так что в Амстердам 17-го века хочется попасть, просто перешагнув через низенький барьер…

В этом капиталистическом улье со своими весьма строгими иерархическими законами, где преобладали люди богатые, но не знатные, постепенно возникал интерес к живописи. Но людей нового времени, сколь прагматичных, столь и пуританских, совершенно не интересовали ни античные герои, ни католические святые с определённым набором божественных атрибутов. Люди хотели видеть на картинах прежде всего самих себя, своих жен, детей и домочадцев, своих служанок, намывающих кастрюли или разливающих молоко, интерьеры своих домов, вплоть до подробнейших изображений кирпичной кладки. В городских пейзажах изображались в мельчайших деталях кварталы, мосты и каналы, интерьеры церквей, застольные натюрморты, букеты из местных цветов… порой натурализм зашкаливал, ну чего только стоит сцена вычесывания блох из головы девочки на одной из картин Питера де Хоха, с полной прорисовкой интерьера комнаты, распахнутого алькова и пейзажа за окном, который подробно виден через окна с мелкими голландскими стеклянными плитками.

По сути, картины, висящие в богатых амстердамских домах это не картины… это зеркала, в которых отражалась вся повседневная жизнь людей.

Просто?… – просто. Безвкусно? … – не знаю. Интересно? … – безумно!!!

Вся эта живопись, как более мАстерская, так и менее, была всего лишь просто ремеслом, цеховым или индивидуальным бизнесом, таким же, как торговля, ткачество или плетение кружев.

Но была в Голландии прослойка людей, которые …ну очень любили смотреть на себя. Да не просто на себя, а еще и «со товарищи». Это военные. И вот на них многие художники делали ставки, как на самых благодарных и щедрых заказчиков.

Требовалось немногое. Изобразить людей по воинскому рангу, по уплаченным гульденам (в полный рост, в пол фигуры, или только лица на заднем плане). Максимально передать портретное сходство, но самое главное – точно написать регалии, отличия опознавательных знаков и символов одной роты от другой, оружейные подробности или детали униформы.

Вот фото подобных картин из амстердамского Риксмузеума. Кстати, некоторые из них висели в знаметитом Кловенирсдоллене (здании гильдии мушкетеров Амстердама) вместе с «Ночным дозором».

Кловенирсдоллен – здание гильдии амстердамских стрелков, где «Ночной дозор» висел вплоть до 18 века .