Игорь Ткачук - Вспомните, ребята!

Помню рассказы Веры и Кати о злых ингушах, подстерегавших станичников на общественных огородах в предгорьях. О забитых в головы станичников гвоздях, разрезанных животах, напиханных кукурузными початками, и голове соседа, подброшенной к крыльцу погибшего. Эта часть рассказов, к сожалению, была правдой, что подтвердил в упоминавшейся повести А. Приставкин. Наша дружба с семьей нянек сохранялась и после моего перехода в детский сад. Временами сестры приносили в виде гостинца варенец. Мама поддерживала семью девочек, чем могла.

В 16 лет Вера уехала на работу по вербовке. Помню ее приезд в отпуск. Повзрослевшая Катя поступила работать на завод. Очевидно, я оставался для нее младенцем долгое время. Однажды, подчиняясь уговорам, я до тошноты наелся пенки клубничного варенья, собранной из варочных чанов, которые чистила бывшая нянька. Помнится и другой случай. Летним вечером после окончания 1-го класса, я ждал очереди в душевое отделение заводского санпропускника. Половина душа ремонтировалась. Поэтому мужчины и женщины мылись партиями, попеременно. Проходя по коридору мимо ожидающих мужчин, Катя втянула меня в раздевалку вместе с женской партией. Раздались протестующие возгласы нескольких, по тогдашнему представлению, «тетек». Однако Катя, не обращая на них внимания, помыла меня в общей толчее и отправила одеваться. Как бывшая нянька и ее подруги выглядели без одежды, я внимания не обратил.

Временами времени в нашем поселке появлялись новые, не похожие на окружающих люди. Однажды «белом доме» поселился чех со странной фамилией Ваш, предмет детских розыгрышей на тему «Ваш дядька».

Сразу после окончания Войны в заводском общежитии периодически останавливались партии эвакуированных, возвращавшихся из-за Каспия вглубь России, а то и за границу, в Польшу. Директор завода лично ездил на станцию и приглашал проезжающих поработать в течение сезона, а заодно вволю поесть овощей и фруктов. В отличие от консервов, на «разъедание сырья» администрация смотрела сквозь пальцы. Какое-то время одну квартиру «красного жилдома» занимала семья польских евреев с длинными пейсами, в широкополых черных шляпах. Вечерние моления иудеев в комнате первого этажа слышались во дворе через открытые окна. Среди этих экзотических людей вертелся мальчик Шмуль. Он был старше меня по возрасту на пару лет. Еврейская бабушка звала мальчика домой протяжным криком: «Шмилькэ-лэ!». Шмуль запомнился по совместным играм и жестокому розыгрышу с участием старших ребят. По первоначальной задумке это была игра «в пиво», которая заключалась в коллективном наполнении стеклянной банки мочой. Цвет и пена получились вполне похожими. На этом развлечение следовало считать завершенным. Однако, когда к играющим подошел не догадывавшийся о сути происходящего Шмуль, у участников действа неожиданно возникла идея продолжить спектакль с участием «дядек, которые пьют пиво». На вопрос, будет ли «дядя Шмуль» пить пиво, мальчик ответил утвердительно. Правда, демонстрация умения не состоялась. Когда жертва обмана поднесла банку к губам, из окна коммунальной кухни раздался отчаянный крик бабушки: «Шмилька-лэ! Не пей! Это сцаки! Сцаки!». Не думаю, что со стороны затейников развлечения это был акт жестокости или недоброжелательности. Скорее, так проявлялось продолжение игровых фантазий. Выдумки сверстников реализовывались в самых неожиданных формах. Однажды ребята из младшей группы детсада уложили на траву ощенившуюся дворняжку, по имени Кукла, и усердно вытягивали губами молоко из ее набухших сосков.

И все-таки, несмотря на очевидную нелепость некоторых ситуаций, наши игры были своеобразным средством адаптации к окружающей действительности. Правда, подражая взрослым, мы не всегда осознавали драматизм событий. Запомнилась антипедагогичная игра на тему: «Давай, ты будешь в тюрьме, а я принесу передачу». Как правило, «передавался» «табак» из перетертого сухого листа подсолнечника.

Порой как игра воспринималась и вовсе трагическая ситуация. Летом 1946 года пьяный казак на свадьбе убил ударом топора мужа маминой подруги Василия Сети (больше людей с такой фамилией я не встречал). Мы с Юрой Байтманом играли в похороны, украшая голову лежавшего на кровати дяди Васи, собранными полевыми цветами. Понятие смерти и расставания навсегда в тот момент было еще за пределами нашего жизненного опыта.