Сергей Дженюк - Под выцветшим знаменем науки

Бродил в воскресенье по вонючим (даже в мороз) кручам Казани, пустым лавкам, в тщетных поисках зубной щетки и порошка, и думал – какое же это укрепление идеи эволюции. Гнием до тех пор, пока под действием космических и прочих сил окончательно не сгнием» (15.03.1942).

Мысль о том, что человеческое сознание, история, культура – всего лишь случайные и скоротечные флуктуации бездушной Вселенной, повторяется на всем протяжении «Дневников», так что сама по себе Казань не послужила причиной этих рассуждений, а, если уместно так выразиться, «попала под раздачу» заодно с булгарами и татарами.

Свердловск «…оказался несколько лучше, чем ожидал…. Успокаиваешься на отдельных домах старого Екатеринбурга» (03.05.1942), но общая оценка тоже отрицательная: «Свердловск – плоский город без лица, какой-то большой фабричный поселок, и люди такие же фабричные» (25.12.1942).

Подробности тылового быта упоминаются очень редко. Поначалу Вавилов с женой сняли в Йошкар-Оле две маленькие комнаты в полуподвале. Спустя почти год получили квартиру в центре города, как можно предположить, благоустроенную. Но всего тяжелее было в поездах:

«Поездки мучительны, совсем 1918-1919 гг. В купе человек 25, сидят на полу, на верхних полках, в неописуемых лохмотьях, которые, казалось бы, только выдумывают в театрах… Вагонные разговоры о базарных ценах и житейских „случаях“, по возможности подальше от войны и политики» (07.11.1941 – примечательно, что в большой записи этого дня Вавилов не вспомнил ни о знаменательной дате, ни о параде в Москве, о котором непременно должен был сообщить по радио голос Левитана).

От Казани до Йошкар-Олы не так и далеко – 37 км до Зеленодольска в направлении Москвы и затем 105 по тупиковой ветке на север. Но даже в период развитого социализма фирменный поезд Москва – Йошкар-Ола одолевал эту ветку за три часа (это я нашел в старом справочнике). По условиям военного времени это, очевидно, надо умножить на два, если не больше. При этом еще надо представлять себе разницу в физическом и моральном состоянии 30-летнего офицера-фронтовика и 50-летнего академика.

После 1941 года дорожная тема уже незаметна, но ближе к концу войны есть еще такая запись:

«Из Москвы уехал 27-го в 5 часов. Путешествие отвратительное и мучительное. Огромный тяжелый чемодан, на московском вокзале нет носилыциц [интересная деталь военного быта]. „Международный вагон“ оказался ископаемым, нетопленным и разбитым 90-х годов. Поезд еле успел в Казань к приходу йошкар-олинского экспресса [наверное, ирония]. А этот жесткий, нетопленный» (29.10.1944).

В конце 1942 года Вавилов побывал в Москве – как он написал, после полугодового перерыва, но, может быть, он имел в виду полтора года, поскольку с лета 1941-го в его записях Москва не упоминается. Комментаторы оставили это без внимания, хотя справочный аппарат у книги очень основательный. В будущем городе-герое сделаны такие наблюдения:

«О войне здесь не думают и не говорят, хотя немцы в 150 км. Все идет так, как будто бы война кончена и какие-то мелочи доделываются… Город наполнен аферистами, ловящими рыбку в мутной воде. Пользуются тем, что в тылу на востоке люди, учреждения, хозяйства. Захватывают имущество, квартиры, места, кафедры» (25.12.1942).

В 1943 году Вавилов получил два статусных повышения – стал лауреатом Сталинской премии и уполномоченным Госкомитета обороны по оптической промышленности. Первое он только отметил в дневнике без комментариев, а по поводу второго был вызван в Москву к Маленкову и записал, что «не сумел отказаться от важных поручений» (20.06.1943). Больше об этой работе он не пишет, что понятно – по условиям того времени она была полностью закрытой. Труднее понять, как такие засекреченные обязанности могли сочетаться с пребыванием в глубокой провинции и постоянными переездами.

Несравненно острее Вавилов пережил смерть брата, о которой семья узнала только спустя полгода, в июле 1943-го, а точную дату и место сыну Н. И. Вавилова Олегу сообщили только в октябре. В записях этих месяцев особенно много пессимизма, мизантропии, нежелания жить, что присутствует в дневниках с 1940 года до самого конца. Можно думать, что Вавилов держался только чувством долга и привязанностью к двум оставшимся близким людям – жене и сыну (этот мотив в дневниках тоже постоянен).

Очень важная запись, подводящая итоги этого отрезка жизни, сделана по случайному поводу (закончилась общая тетрадь, надо заводить другую):

«Кончается книга. На ней остались следы целой эпохи 1935-1944 гг. От Парижа до Царевококшайска…