Сергей Дженюк - Под выцветшим знаменем науки

На этот раз, в октябре 2015 года, я снова оказался на Литейном и снова машинально завернул в «Академкнигу». Там и в этот воскресный день было пусто, присутствовали только две сотрудницы. Та, что постарше, увлеченно и подробно рассказывала коллеге о вчерашнем посещении поликлиники (ничего интимного, обычное ОРЗ). Я для приличия немного задержался у полок, а потом, чтобы не выглядеть совсем уж случайным пенсионером, дождался паузы в медицинской беседе и спросил, могут ли у них быть дневники Вавилова. Для начала мне нашли том переписки Н. И. Вавилова, но сами поняли ошибку и переключились на физическую литературу (не историю науки, как можно было предположить). Старшая, потеряв нить интересной темы, ушла в соседнюю дверь (возможно, в директорский кабинет), а младшая забралась на лестницу и вдруг извлекла из-под потолка тот самый том весом килограмма полтора.

Теперь уже отказываться было неудобно, тем более что цена для такой книги оказалась разумной, немного меньше тысячи. Редко когда я так досадовал из-за громоздкой и не очень-то нужной книжной покупки, которую надо было еще везти в Мурманск. И совсем не ожидалось, что этот том меня не только остро заинтересует, но и побудит написать что-то вроде обстоятельного комментария к нему.

У меня есть только второй том, но первый здесь и не понадобится. Вавилов вел регулярный дневник в молодости, прервал это занятие во время войны и вернулся к нему только почти через 20 лет. В результате получилась такая хронология томов: первый с 1909 по 1916 год, второй – 1921-й и 1935-1951 года (1921-й – несколько коротких записей, суммарно меньше двух страниц). Понятно, что это совсем разные отрезки жизни, может быть, даже две разные личности со своими проблемами, мыслями и взглядами. Здесь мы обратимся к позднему Вавилову – великому (и сознающему это) ученому, академику и президенту АН, руководителю двух институтов: Физического (ФИАН) в Москве и Государственного оптического (ГОИ) в Ленинграде, одному из открывателей эффекта Вавилова – Черенкова, за который его соавторы уже после смерти Вавилова получили Нобелевскую премию.

В зрелом возрасте отношение к дневнику у Вавилова менялось, и второй том получился неоднородным. Стимулом к возобновлению дневника в 1935 году стала продолжительная научная командировка в несколько европейских стран по изучению опыта прикладных исследований и налаживанию внешних контактов: два с лишним месяца по завидному маршруту Варшава – Вена – Милан – Флоренция – Рим – Париж – Берлин. Дневник мог быть не только закреплением своих впечатлений, но и накоплением информации для отчета о командировке. Получилась хроника поездки, где посещения лабораторий и деловые встречи перемежаются с осмотром музеев и исторических памятников, особенно в Италии (Вавилов получил хорошее дореволюционное образование, и у него на всю жизнь сохранились строгие классические вкусы в искусстве и литературе, к чему мы еще вернемся). Записи 1935 года ограничиваются только этим путешествием.

Дальше следуют два года, когда дневника в прямом смысле слова не было. Летом 1936-го и 1937-го на отдыхе в Батилимане (Крым) сделаны соответственно две и три записи на философские и историко-научные темы. В апреле 1938 года Вавилов написал о кончине матери, а в июле-августе, снова на отдыхе, вернулся к ежедневному ведению дневника. Сначала это было в Алибеке на Северном Кавказе (местность, известная в наше время как Домбай), затем – в окрестностях Звенигорода, где позже, в послевоенные годы, он обзавелся дачей. На юг Вавилов уже больше не ездил.

Запись, которая пригодилась мне для эпиграфа, была сделана в Алибеке, и с этого времени желание избавиться от академической и прочей суеты не оставляло Вавилова до конца дней. Даже не зная его биографию, легко представить, что в такое время перспектив на «медленное и мудрое» течение жизни у него не было, как и почти у всех других соотечественников. Зато появилась потребность фиксировать события, наблюдения и мысли, чего, очевидно, не было на отрезке жизни между 30-ю и 50-ю годами, не менее деятельном.

С августа 1939 по март 1940 года дневник снова прерывается, но дальше, все без малого 10 оставшихся лет, записи становятся регулярными, в среднем раз в неделю, а на отдыхе – чаще. 1940 год был для Вавилова особенно тяжелым. В марте у него обострилась легочная болезнь, последовали два месяца лечения сначала в кремлевской больнице, потом в санатории «Барвиха». В это же время, в начале апреля, умерла старшая сестра Александра. Дальше были два рабочих месяца в перемещениях между Москвой и Ленинградом (этот образ жизни сложился у Вавилова в 1930-е годы и продолжался, с перерывом на войну, до самого конца). В июле-августе был снова продолжительный отдых, сначала в «Узком» (тогда это была еще загородная усадьба, теперь – местность между собственно Москвой и жилмассивом Ясенево), потом вблизи поселка Толмачево на реке Луге. Там ему сообщили об обыске в квартире Николая Вавилова, а потом и о его аресте 6 августа в Черновцах, но о дальнейшей судьбе Николая семья еще очень долго ничего не знала. К мыслям о цепочке семейных трагедий Вавилов возвращается еще не раз, отсчитывая ее от смерти 7-летнего младшего брата Илюши в 1905 году.