Евгений Черносвитов - …в этом мире несчастливы… Книга третья

…Я сказала сопровождающей меня комсомолке, что «Здесь остановлюсь!» И мы посмотрели номер телефона, что стоял на тумбочке рядом с кроватью. Вижу, что комсомолочка как-то смущенно жмется, что-то хочет сказать и стесняется. Я впилась в нее от недоумения глазами, и тогда она промямлила: «Туалеты и душ не работают в гостинице… Во всех гостиницах… Воду из мойки (она была прямо в номере в углу) пить нельзя, умываться – можно… Можно и помочиться туда с табуретки… А если по «большому» – то вон ведро под крышкой, сходите и скажете горничной – тут же сменит… Летом в городе канализация плохо работает… поэтому и мух столько!» От этих слов мне стало как-то не по себе, и я тут же вспомнила, как настойчиво меня все приглашали к себе домой или на дачу. Вот и сопровождающая тоже сказала: «Давайте лучше ко мне. Я живу в деревянном доме. Удобства во дворе, но всегда теплый душ на улице и чистая вода в колодце и мух намного меньше, чем в городе!» Сутки я мучилась в номере люкс. Сутки питалась только пирожками и чаем, которым угощали меня коллеги и комсомольцы в своих «офисах». Вряд ли кто, читающий эти строки, может представить себе город, где длиннющие липкие ленты-мухоловки, казалось, спускались прямо с небес на улице и с потолков в зданиях. Я за всю свою жизнь не видела столько несчастных мух! Вот тогда я подумала, что мы – люди Земли, «ослепленные ее близостью» (К. Э. Циолковский) – подобны этим несчастным мухам: не понимаем, что с рождения на липучке!.. Не буду развивать здесь эту мысль. Кстати, не говоря уже о городах, встречающих гостей Василия Макаровича Шукшина со всех концов Света, и даже в ИТУ, – нигде я вообще не видела мух! Нет, вру, я решила с Валерой, после официальной части на Пикете сбежать на Катунь – солнце просто палило беспощадно, по 35 точно! Валера повел меня огородами, ибо через толпу, которая покрыла Пикет, пробраться было очень трудно еще и потому, что все тянули бесцеремонно тебя за руку к своему «столу», организованному прямо на траве, и пытались влить тебе в глотку граненый стакан водки. Все друг друга сильно любили общечеловеческой любовью! Арабы – израильтян, северные корейцы – южных, мы – японцев, японцы – нас. Американцы из США неуклюже выдавали себя то за мексиканцев, до за ирландцев, то за канадцев… Так вот, перепрыгнув через последнюю изгородь из жердей последнего огорода, мы оказались на берегу желтой и бешенной своим течением, и водоворотами Катуни. Валера повел меня к огромному камню, который далеко выступал в реку. На этом камне любил загорать и нырять с малолетства Васька Шукшин… И тут, о боже, стоят на нашем пути две старых-престарых клячи, облепленные мухами и оводами и пытаются своими куцыми хвостами лениво их смахнуть с себя… Я не проронила и слова, но, по-видимому, выражение лица мое было такое, что Валера спросил: «Что с тобой? Если не хочешь купаться и полежать на камне Васи, пойдем назад! Без купальника? Я – тоже! За бугром, говорят, все нагишом загорают на пляжах. А мы, что – хуже?» «Да не в этом дело! Я вспомнила Алейск…» «Город как город. Вот только, когда побеги из колонии – все в избах прячутся. И милиция тоже! Поэтому в каждой избе – «винт»… Мы разделись нагишом, и, помогая друг другу, вскарабкались на поросший водорослями камень. «После Васи, видимо, никто на него не лазил!», – резюмировал наши потуги Валера…

О буридановом осле всякое говорят на счет того, почему он сдох с голода. Во-первых, все допускают одну ошибку (как правило): якобы перед ослом, справа и слева, были два пучка душистого сена, а он, бедолага, не мог выбрать. Тот, кто так думает, никогда осла в глаза не видел! Кстати, Жан Буридан, имел в виду совсем другое, когда цитировал Аристотеля об осле, который умер между двумя лужайками душистой травы. Буридан морализировал, Аристотель имел ввиду свободу выбора (это что-то вроде «прав человека» в наше время), а Лейбниц, тоже навел тень на плетень, превратив осла… в философа! Так вот, я начала с Гераклита не случайно. Это Гераклит впервые написал об осле, который уснул, стоя на мосту и глядя на воду, не дойдя несколько шагов до лужайки с душистой травой. Спокойное течение реки его усыпило, а так ничто вокруг не изменялось, осел не успел проснуться и умер с голода.

…Несчастные мухи алейские! Несчастные буридановы ослы… А тут еще появились глобальные социальные сети…

Историю, какую я хочу сейчас рассказать, я слышала от моего мужа – ученого международного масштаба и мировой известности – много раз. Она, эта история, его, несомненно, волнует «по-живому». И волнует по разным причинам. Но, как и подобает творческим личностям, всякий раз Евгений, рассказывает эту историю, по-разному. И, конечно же, всегда – правдиво! Макс Фриш, любимый писатель моего мужа, в романе-притче «Назову себя Гантенбайн», утверждает: «Человек сначала что-то переживает, а потом придумывает историю тому, что пережил… Ибо, нельзя дальше жить, не придумав истории того, что пережил!». Так вот, и к настоящему времени, когда я это пишу, мой муж еще не «сочинил» до конца истории, которую пережил тогда, на Капри, в ноябре-декабре 1989 года. А, переживания его были там «катастрофически» (его выражение) насыщенными событиями, и впечатлениями от них, на которые интеллект до сих пор не может адекватно отреагировать.