Что роднит эти две внешне несхожие вещи? Их патриотический накал. В начале поэмы «Свидетельствую сам» поэт, не скрывая сомнений, обращается к себе:
Слушай, автор,
может быть — неловко
Освещать в печати личный путь?
Но уж раз такая установка,
Хоть умри,
а сам собою будь.
Да, поэт Сергей Смирнов и в этой поэме и в поэме «Сердце и дневник», как и во всем своем творчестве, остался сам собой. Он с благодарностью вспоминает многих своих учителей.
Вспоминает он добром и «ударную шахту Метростроя», где получил первое трудовое крещение, и мудрого Максима Горького, по инициативе которого был создан Литературный институт для даровитых парней и девчат, учившихся в нем «без отрыва от станков, от борозд и лопат».
Лично мне дорогу осветило
И согрело щедростью людской
Не одно,
а сразу два светила:
Мастера —
Светлов
и
Луговской.
Правдиво и страстно рисует Сергей Смирнов суровые будни Отечественной войны в Москве и в блокадном Ленинграде, куда выехал лирический герой поэмы, получив спецзадание на родном заводе, эвакуированном в город Н.
То, что С. Смирнов видел воочью беспримерный подвиг голодавших ленинградцев, помогло поэту создать поэму «Сердце и дневник». Нежностью, болью, гневом пронизана эта песня о нелегкой судьбе маленькой ленинградки, потерявшей почти всю большую семью.
За окном — весеннее блистанье.
А она
сиротски
занесла
В свой дневник:
Осталась
Одна
Таня —
Даже не поставила числа.
Ослабевшую Таню увезли из Ленинграда по знаменитой ладожской «Дороге жизни». Она знакома автору, который «сам эвакуировал оттуда опаленных временем орлят». Отсюда — достоверность бомбежки баржи с детьми гитлеровскими стервятниками и встречи спасенных детишек с нашими солдатами.
И когда она
по шатким сходням
Шла, боясь, что свалится,
ее
Подхватил солдат
и тут же поднял
На руки,
как детище свое.
Пусть на ней
тужурка не по мерке,
Но, нетленность яркости храня,
Взмыл
от ветра
галстук пионерки,
Словно
пламя
Вечного огня.
Судьбе юной ленинградки поэт придает символическое звучание. С не меньшим волнением читатели прочтут прозаические строки «От автора»: «Савичевы умерли не все. Мне удалось разыскать сестру Тани Савичевой — Нину Николаевну Савичеву–Павлову и заочно связаться с братом Тани — Михаилом Николаевичем Савичевым. Вот строки из письма брата о судьбе Тани: «…Она была отправлена на «Большую землю», в Горьковскую область, с детским домом № 48, где находилась, как сообщила воспитатель Карпова, сначала в Красном Боре, затем в Понетаевском детдоме, уже инвалидом 2‑й группы, после чего была отправлена в Шестаковскую районную больницу, где и умерла. Там и похоронена…»
Нелегко писать поэму по известному дневнику. Но Сергею Смирнову удалось избежать иллюстративности.
Перед нами вырастает образ терпеливой, доброй, мужественной ленинградской пионерки:
Время возвышает
Образ Тани
И ее доподлинный дневник.
А поэт Сергей Смирнов рядовым бойцом, как об этом рассказывается во второй части поэмы «Свидетельствую сам», мстил нацистам на фронте. Демобилизовали его в январе, «в победном сорок пятом». Поэт еще успел побывать до дня нашей Победы с выездной редакцией «Правды» на горячем трудовом фронте.
Патриотическая поэма Сергея Смирнова «Свидетельствую сам» внутренне перекликается с поэмой великого Маяковского «Хорошо!». В этих произведениях судьба поэта неразрывно слита с судьбой страны.
На белоснежной обложке книги, где помещена эта поэма, золотится медаль с профилем Максима Горького. Это награда. А на титульной странице книги мой учитель написал: «Дорогой Володя! Мы с тобой являемся представителями редкостных фамилий. Давай всегда и во всем блюсти их народность, массовость и революционность…» В этом — весь Сергей Смирнов.
В ряду тверских колхозников, приветствовавших Первый съезд писателей, стоял худощавый паренек, прижимавший к груди сноп спелой ржи. Щеки его вспыхнули, когда голосистые землячки дружно стали предъявлять претензии к молодому Шолохову за то, что Лушка из «Поднятой целины» не стала ударницей колхозных полей. Ему было мучительно стыдно не за Шолохова, не за простодушных землячек, а за себя, сельского комсомольца Сашу Макарова.
— Очень мне по молодости лет нравилась эта манящая Лушка… — рассказывал потом умудренный жизнью Александр Николаевич нам, слушателям Высших литературных курсов, участникам его поэтического семинара, и на смуглом лице ослепительно зажглась чуть лукавая, удивительно располагающая Макаровская улыбка, которую невозможно забыть.
Читать дальше