Такую улыбку я видел лишь у любимца довоенных кинозрителей Николая Баталова, самозабвенно игравшего в кинофильмах «Аэлита», «Путевка в жизнь», «Три товарища». Пожалуй, сходство у этих двух людей было не только внешнее, но и внутреннее. Оба они щедро дарили народу нерастраченное богатство своих душ. Недаром же говорится на Востоке:
— То, что отдал — нашел, а то, что оставил, — потерял.
Мы очень любили простого, умного, непосредственного руководителя нашего семинара.
— В конце концов, Шолохова можно было упрекнуть не только за своенравную Лушку, — лукаво продолжал Александр Николаевич, — но и за то, что он не заставил раскаяться своего Тита Бородина, все же в прошлом красного партизана. Чего бы стоило писателю помочь герою найти в себе силы порвать с частнособственническими искушениями? В самом деле — чего бы стоило? Всего лишь пожертвовать правдой яшзни и превратить трудно проходимые пути истории в искусственный каток для фигурных упражнений лихих конькобежцев…
Мы все зачарованно смотрели на нашего руководителя, из уст которого как бы сами собой сыпались яркие образы, неожиданные сравнения. Александр Макаров был лириком в критике. Глубоко и детально разбирая чужие книги, он почти всегда пользовался опытом личной жизни, приводил собственные наблюдения, сравнивал, убеждал. Да, да, на мой взгляд, существует не только «лирическая проза», но и «лирическая критика», одним из зачинателей которой был Александр Николаевич.
Еще в юности он не раз обескураживал сверстников своей эрудицией. Почитайте внимательно его книги — он никогда не щеголяет ею, но она всюду чувствуется, — руководитель нашего семинара прекрасно знал и любил многих классиков мировой литературы. На его личности лежал яркий отсвет того неповторимого времени.
— Это было время, — увлекаясь и увлекая, рассказывал он нам, — когда в самодеятельных спектаклях шиллеровский Карл Моор обличал проклятую Антанту, а в «Ромео и Джульетте» на сцену врывался из зрительного зала комсомолец, чтобы вопреки логике трагедии сочетать героя и героиню гражданским браком, а заодно разоблачить Монтекки и Капулетти, как представителей буржуазии.
Макаров отмечал большое влияние народного театра на драматургию тех лет и прежде всего на пьесы и сценарии Всеволода Вишневского: «Искания Вишневского в области формы, отвечающей новому содержанию, не имели ничего общего с литературой «потока сознания», с джойсовским копанием в помойной яме чувств западноевропейского обывателя», — писал критик в статье «Целеустремленность и неукротимость», посвященной В. Вишневскому.
Особенно Александр Николаевич ценил «Оптимистическую трагедию», фильм «Мы из Кронштадта», вместе с «Чапаевым» принятый на вооружение бойцами республиканской Испании, и кинороман «Мы, русский народ», который решил экранизировать Сергей Эйзенштейн. Новаторскому кинороману Макаров был обязан многим. Быть может, при чтении этой необыкновенной вещи в душе молодого Саши Макарова, старшекурсника Литинститута, только что назначенного заместителем редактора журнала «Детская литература», родился критик.
Первая Макаровская статья так и называлась — «Мы, русский народ». У киноромана Всеволода Вишневского были свои противники. Макаров с юношеской горячностью напомнил им о заповеди Белинского: критик обязан прежде всего войти во внутренний мир художника, постичь законы развития этого мира, прежде чем высказать свое суждение о нем.
— В статьях, критиковавших кинороман, — вспоминал позже Александр Николаевич, — Вишневский представлен как человек без прошлого, как некий литературный незнакомец, которого наседка под кустом высидела. А «Оптимистическая трагедия»? А «Мы из Кронштадта»? Ах, как он нужен был на экране «Мы, русский народ», киноэпопея с патриотическим накалом в преддверии великой войны!
Свою юношескую любовь к этому произведению Всеволода Вишневского Макаров пронес сквозь всю жизнь. Когда незадолго до своей смерти Александр Николаевич услышал, что «Мы, русский народ» наконец экранизирован, он облегченно вздохнул:
— Ну слава богу!.. А фильм смотреть все же не рискну: вдруг там не так, как представлял я в молодости?..
Как некогда поэт и мечтатель Сергей Чекмарёв, Саша сам уехал из московского театрального училища в тверское село: хотел знать жизнь народа, быть полезным. Где потруднее — комсомольская ячейка посылала безотказного веселого избача Сашу, совсем непохожего на сироту, хотя он рос без отца и матери. Под проливным дождем за сорок верст шагал он, сельский агитатор, в сбитых сапогах, выполнять комсомольское поручение.
Читать дальше