Борис Ручьев родился в городе Троицке, неподалеку от будущего Магнитогорска. Потом отец, учитель, увез его в южноуральскую станицу Еткульскую. Отец, неуемный энтузиаст–краевед, заразил сына с малолетства своей любовью к уральским легендам, протяжным песням и частушкам, к сказкам. Юный Борис пил из того же волшебного ключа, что и автор «Малахитовой шкатулки» Павел Бажов.
На мой вопрос, какую самую первую в жизни книгу он прочел, Ручьев ответил:
— Стихи Лермонтова. Отец подарил…
И это знаменательно, как знаменательно и то, что молодой Борис Ручьев вернулся из южноуральских степей к месту, где когда–то родился и где теперь с друзьями стал строить молодой город. Недаром первый сборник поэта назывался «Вторая родина». У кого же он учился мастерству?
Кое–кто у нас почему–то не прочь противопоставить Владимира Маяковского Сергею Есенину как поэтов–антиподов. Какая нелепость! Ручьев оказался дальновиднее некоторых своих сверстников:
— Считаю, что настоящая любовь к творчеству этих двух разных поэтов, чудесно совмещавшаяся в душе, пленила меня, привела в город и пристрастила к поэзии.
Были, конечно, у Ручьева и подражательные вещи, вроде «Девушек–подружек». Но у него быстро «прорезался» самобытный поэтический голос. В годы нелегких испытаний он окреп, возмужал. Однако не потерял и той чистоты и звонкости, столь характерных для юного романтика–магнитогорца.
«Борису Ручьеву всегда чужда была трактовка стиха, как пестрой «толпы образов», где нет цельности и связности элементов стиховой структуры, — заметил известный литературовед, профессор Валерий Друзин. — Образность Бориса Ручьева — всегда органична… Она — свободна без пестроты, организована без принужденности, богата метафорическими открытиями без формалистического трюкачества».
Вершиной творчества Ручьева вместе с «Красным солнышком» и «Прощаньем с юностью» стала поэма «Любава», где поэт снова обратился к своей незабываемой юности у Магнит–горы, к строительным кострам первой пятилетки.
До чего ж это здорово было!
Той же самой осенней порой
как пошла вдруг да как повалила
вся Россия на Магнитострой.
Обью, Вологдой, Волгою полой,
по–юнацки баской — без усов,
бородатою да длиннополой,
да с гармонями в сто голосов.
…А вокруг только степь на полмира,
тусклым камнем рыжеет гора,
да навстречу идут бригадиры,
комитетчики да повара.
В прологе очень ярко, сочно, с хорошей улыбкой нарисована встреча бывшего сельского парня Егора, героя поэмы, с железным наркомом товарищем Серго. Эта встреча стала доброй большевистской школой для молодого бригадира, отнюдь не собиравшегося жаловаться обеспокоенному наркому, но сказавшего ему правду:
Это верно! Живем тут с прохладцей…
Так и я ведь мужик, а не спец!..
С любовью рассказывает поэт о ленинской простоте и прямоте наркома, желавшего все увидеть своими глазами. Удивительно зримо нарисовав портрет Серго Орджоникидзе, автор говорит о его требовательности к хозяйственникам и постоянной заботе о рабочем человеке.
А по складам, конторам, столовым
шепотком, отдаваясь, как гром,
проходило железное слово,
огнестрельное слово:
— и а р к о м!
Живые разговорные интонации поэмы переливаются в песенные строки п возрождают торжественность русского сказа.
По приказу —
в порядке награды
За геройскую жизнь работяг —
получили четыре бригады,
как чертог, самолучший барак.
Друзья поснимали замки со своих сундучков и пригвоздили на стены не один веер фотографий своих близких. Не отстал и ударник — бригадир Егор. Сверху на бумажном пламени грамот припечатано золотое слово — почет. А ниже — рядом с фотографиями отца–солдата, не вернувшегося с Карпат, и матери — «в два лица рассиялась Любава».
Любава, Любава! Неужто ты и в самом деле окажешься двуликой? Неужто тебе так и не дано перешагнуть частокол отцовского домостроя, обычаи заскорузлого прошлого, с детства опутавшие тебя? Нет, из дома ты вырвешься, уедешь к любимому на стройку, даже согласишься расписаться в загсе и справить свадьбу в бараке. И все же отцовские привычки свили гнездышко в твоей душе. Не поймешь ты, что вместо милых тебе слов «твое да мое» есть чудесное слово «наше». Из всех диковин, которые ты увидишь в новом городе, роднее всего твоему сердцу базар — «барахолка» с приглянувшимся заграничным «синеморевым» платьем, что совсем не по тебе шито.
Читать дальше