Максим Гуреев - Альберт Эйнштейн. Теория всего

По большей части к «безродным космополитам» были отнесены представители научной и творческой интеллигенции. Позже в космополитизме были обвинены и врачи, что дало начало новому погрому уже в медицине, более известному как «Дело врачей-вредителей».

Таким образом, «охота на ведьм» началась по обе стороны океана.

В безумное и жестокое преследование своих собственных граждан (большинство из которых прошло страшную войну) включились государства, обладающие ядерным оружием.

Эйнштейн был поражен, это просто не укладывалось в его голове, это было настоящим сумасшедшим домом в мировом масштабе.

Скорее всего великий ученый просто не представлял, что любое тоталитарное общество, как бы оно себя ни называло – «американская демократия» или «пролетарский интернационализм», – идет от одних репрессий к другим, от одного ужесточения режима к другому, потому что это закон существования любой тирании.

Да, обладание ядерным оружием привело США и СССР к паритету, но к весьма специфическому паритету, следует заметить.

«Мысль о том, что можно достичь безопасности посредством гонки вооружений, есть катастрофическое заблуждение… Считалось, что таким способом можно запугать противника и обеспечить себе безопасность… Символ веры, который мы в этой стране [в США] исповедовали все эти пять лет, был таков: вооружаться во что бы то ни стало… Внутри страны мы допустили концентрацию ужасающей финансовой мощи в руках военных, милитаризацию молодежи, слежку за «лояльностью», производимую с помощью чудовищного полицейского аппарата… Что еще? Запрет независимой мысли, обработка общественности через радио, прессу, школу… Я говорю: невозможно добиться мира, если все время иметь в виду войну».

И вновь повторилось то, чего ни друзья, ни коллеги великого ученого не могли ни понять, ни принять, ни простить. Так, на призыв отреагировать на явно антисемитский характер «борьбы с космополитизмом» в СССР Эйнштейн довольно долго уклонялся от прямого осуждения Сталина и в результате выдал нечто крайне обтекаемое и двусмысленное: «Я не одобряю вмешательство советского правительства в дела науки и искусства. Оно мне кажется предосудительным, вредным и даже смешным».

Расстрельные статьи по делу Еврейского антифашистского комитета и по делу «врачей-убийц», массовые увольнения и репрессии против уличенных в «нетитульном» происхождении (Александр Таиров – режиссер, Евгений Халдей – фотограф, Надежда Мандельштам – писатель, Марк Азадовский, Виктор Жирмунский, Владимир Пропп, Борис Эйхенбаум – филологи, Наум Коржавин – поэт, Леонид Трауберг – режиссер) едва ли можно было назвать смешными.

Альберт Эйнштейн на веранде своего дома в Принстоне. 1940-е гг.

Неужели Эйнштейн не понимал или не знал этого? Разумеется, он все знал и все понимал…

Просто это был другой, воображаемый, вымышленный Эйнштейн, тот, что изображал задумчивость или радость, мечтательность или печаль на фотографических карточках. Со страниц журналов, с обложек книг, с плакатов и газетных полос он равнодушно и безучастно взирал на своих благодарных и многочисленных зрителей и словно говорил: «Я удовлетворен своей старостью. Я сохранил хорошее расположение духа и не принимал ни себя, ни других всерьез».

«Выдающиеся ученые должны сделать что-то драматическое, чтобы объяснить общественности и правительствам те бедствия, которые могут произойти». Эти слова Бертрана Рассела, имевшие отношение к предотвращению ядерной войны (в первой половине пятидесятых годов ХХ века это было чрезвычайно актуально), вполне могут быть соотнесены и со служением науке в целом. О драматизме мысли Эйнштейн писал еще в своей «Эволюции физики». Кризис знания, по мысли ученого, может быть преодолен лишь постоянным умственным усилием, свободным научным поиском вопреки всем социальным, экономическим, политическим и даже нравственным преградам. Открытие и доказательство той или иной теории сродни интуитивному нахождению единственной ноты, интонации, услышать которую может лишь человек, наделенный особым знанием.