Максим Гуреев - Альберт Эйнштейн. Теория всего

Неуверенность в правильности пути представляется своего рода криком души ученого. Когда за плечами вся жизнь, когда твое имя ассоциируется с новым направлением в мировой науке, когда, наконец, признание коллег по цеху безоговорочно и повсеместно, вопрос «А правильно ли все это?» звучит как вызов, как попытка разрушить и без того хрупкую, мерцающую дорогу к истине. Чего в этом больше – сомнений и метаний неуверенного в себе ученого или, напротив, разочарование в себе как в личности творца, изначально возложившего на себя слишком большую ответственность, слишком тяжелый груз, который в результате оказался не по силам.

На вопрос, заданный очередным не слишком умным журналистом – «Успешной или напрасной была прожитая жизнь?», – Эйнштейн ответил коротко и ясно: «Подобный вопрос не мог меня интересовать… Я ведь только крошечная частица природы».

И вновь перед нами предстает образ человека, описанного Толстым в «Войне и мире»: «…вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что-то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые… зубы его, ярко-белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и выносливости. Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности…»

Разумеется, речь не идет о внешнем сходстве Альберта и толстовского Каратаева, но очевидно посетившее ученого в конце жизни ощущение собственной ничтожности, малости перед лицом Божественного (у Эйнштейна – космического). Вот откуда, вероятно, появляется сомнение в правильности избранного пути, который уже близится к завершению. Да, осознание этого не приносит Эйнштейну облегчения и покоя, но рождает воспоминания о годах молодости, когда он только вставал на этот путь.

Известно, что в 1916 году Альберт тяжело заболел, и, если бы не забота Эльзы (тогда они еще не были мужем и женой), Эйнштейн вряд ли бы выжил. Тогда, в тридцатисемилетнем возрасте, оказавшись на грани жизни и смерти, ученый впервые ощутил себя лишь самой малой и незначительной частью чего-то великого, бесконечного, непостижимого. На вопросы друзей, страшился ли он возможной смерти, Эйнштейн ответил: «Нет, я так слился со всем живым, что мне безразлично, где в этом потоке начинается или кончается чье-либо конкретное существование».

Однако когда Альберт выздоровел, каратаевские мысли ушли куда-то на периферию его сознания, но, произнесенные однажды, они не могли исчезнуть, уйти в никуда.

И вот прошли годы…

Читаем отрывок из письма Альберта Эйнштейна королеве Елизавете Баварской: «Странное дело – старость: постепенно теряется внутреннее ощущение времени и места; чувствуешь себя принадлежащим бесконечности, более или менее одиноким сторонним наблюдателем, не испытывающим ни надежды, ни страха».

Одиночество, это когда время не остановилось, а замедлило свое течение. Это когда жизнь подчинилась ежедневному распорядку, который уже нет ни сил, ни желания изменить. Все теперь более напоминает церемониал, отрегулированный до последнего жеста, до последней фразы, регламент, в котором нет места чему-то инородному, неожиданному, тому, что некогда так любил Эйнштейн, – парадоксальному.

В письме своему старому другу Мишелю Бессо Эйнштейн сообщал: «Пятьдесят лет бесконечных размышлений ни на йоту не приблизили меня к ответу на вопрос: что же такое кванты света? В наши дни любой мальчишка воображает, что ему это известно. Но он глубоко ошибается».

Однако широкая общественность продолжала ожидать от маэстро новых потрясающих открытий. Зимой 1951 года в The New-York Times была опубликована большая статья под кричащим названием «Эйнштейн предлагает новую теорию, объединяющую законы мироздания».

Это была так называемая «теория всего», о которой мы уже рассказывали на этих страницах, как, впрочем, и о том, что Альберт Эйнштейн был бессилен завершить начатое. Его последователи и ученики все более и более отходили от своего учителя, ведь каждый их них уже нашел себя в той или иной области теоретической физики, да и задачи, которые перед ними ставил ученый, с каждым разом становились все недостижимее.