Валерий Поволяев - Жизнь и смерть генерала Корнилова

— Ну и что дальше? Вернулся кыргыз?

— Вернулся. Лекарство с собой привёз — мелкие чёрные шарики. Заставил Егорку эти шарики глотать и запивать молоком. И — никакой еды, ваше благородие, просто ничего не моги. Брат даже плакал от голода — так ему хотелось есть, но старик не давал. Так лечил две недели. Потом сказал Егорке: «Теперь можешь есть», взял за лечение четыре барана и ушёл. Через месяц свищи начали заживать, ещё через месяц Егорка, который уже лежал, не поднимался, встал на ноги, а в нынешнем году определился служить в казачий полк — ушёл вместе со мной. — Созинов умолк, подбил носком сапога голыш, с громким хрипом втянул в себя воздух.

— Азия — великая часть света — во многом таинственная и совершенно не разгаданная. И вряд ли в ближайшее время будет разгадана. Англичане на это потратили несколько веков — все хотели познать Азию. И что же? Познали? Нет, не познали. Правда, они, в отличие от нас, стремились познать всё сразу, целиком, мы же пытаемся познать частности, и, по-моему, мы правы. Ведь нельзя же объять необъятное, как говорит Козьма Прутков, как одной лопатой нельзя срыть гору... Всякому живому существу — свой шесток...

Утром пошли на ледник. Лошадей решили оставить внизу, под шубой: они не смогут одолеть нагромождения спёкшихся ледяных и каменных глыбин... Лошади при виде шубы храпели испуганно, вращали окровяненными глазами, рвали поводья, и Корнилов, вспомнив, как шёл по леднику сам, как шарахался от трещин и старался держаться морены — нескончаемой каменной полосы, которую будто кто-то огромный сгрёб к середине ледяного поля, — понял, что их лошади по леднику не пойдут. Для этого они должны иметь специальную подготовку. Вот ещё одна особенность, которую надо будет обязательно отметить в докладе в штаб округа.

Первую остановку сделали у реперной точки, сложенной Корниловым, капитан обычной линейкой измерил расстояние, которое отделяло кривобокую пирамидку от «засечки», удивлённо покачал головой.

— Что-то не так, ваше благородие? — спросил Созинов.

— Всё так. Только ледник ползёт слишком быстро. Не ожидал-с, не ожидал-с.

— Сколько? — спросил Созинов. Ему хотелось всё знать.

— Семьдесят сантиметров в сутки. Это много.

Двигаться дальше старались по морене, там безопаснее, — шли под звук мелких струек, проворно стекающих с ледника в голубые ломины. Стеклянный нежный звон этот доносился отовсюду, он будто висел над ледником, им был наполнен воздух, горы, стиснувшие ледник с двух сторон, камни, целые ряды породы, ползущие вниз, даже орлы, кажется, издавали звон — переполнились им.

Трещин было много — кривые, дышащие холодом, вечностью, могильной глубью, бедою, — в основном трещины уже раскупорились, потекли, но были и такие, что накрепко запечатывала корка наста.

Впрочем, скрытые настом трещины тоже можно было разглядеть — важно только, чтобы глаза всё время находились в напряжении, засекали всякую мелочь. Наст на этих трещинах бывает обычно либо просевший, либо выгнувшийся горбиной, это раз, и два — он почти всегда имеет желтоватый цвет. Если белизну снега перечёркивает едва приметная жёлтая линия, линию эту надо обходить как можно дальше — нехорошая она...

Однако зрение притупляется, устают глаза, их выжигает яркое солнце, пытается выжечь буквально до дна, перед самым лицом прыгают электрические «букашки», резвятся беззаботно, ноги так дрожат от напряжения, что даже слышен скрип коленных суставов, в чашечках что-то скрипит и скрипит несмазанно, руки набухают неподъёмной тяжестью — их невозможно поднять даже на уровень пояса...

Созинов на ходу приклеил себе к векам две бумажки, сделался похожим на марсианина; бумажки эти, странное дело, помогали, отгоняли от глаз «зайчиков», не сваливались, хотя вроде бы через несколько секунд должны были слететь. Капитан, увидев «марсианский» взгляд Созинова, только головой качнул:

— Ну и ну! — Затем спросил неожиданно: — А как брат... которого лечили, Егор, как он сейчас себя чувствует?

— Нормально всё с ним. В станице перетягивание каната устроили — кто кого, так Егор в одиночном соперничестве победил. Шашкой научился очень ловко махать. В беге — тоже первый, на ходу в седло запрыгивает. — Облупившееся лицо Созинова сделалось счастливым, по-мальчишески безмятежным, довольным, словно это он сам на ходу запрыгивал в седло. — В общем, был он мертвяком, в могилу уже собрался ползти, а стал человеком.

Тёмные усы Созинова на беспощадном солнце сделались рыжеватыми — выгорели, посветлели, завились в колечки, со скул скрутками сползала кожа.