Валерий Поволяев - Жизнь и смерть генерала Корнилова

Староста аила Худайберды — длинноногий, худой, жидкобородый — бородёнка его состояла из трёх волосинок и какого-то странного пуха, схожего с плесенью, обметавшей узкий костлявый подбородок, — ждал капитана у порога своей кибитки.

— Милости прошу, — пригласил он гостей в дом.

Маленький, со стройной, словно высохшей от постоянной муштры, фигурой, капитан почувствовал, что в узкой, насквозь пропахшей пылью кибитке ему тесно.

В гостевой половине на земляной пол было брошено несколько половиков-пестряков, сшитых из разных лоскутов — красных, синих, жёлтых, половики заменяли ковёр, у дальней стенки, положенные одна на одну, высились подушки. Чем больше подушек — тем богаче хозяин.

Корнилов взял из рук Созинова дары, передал их старосте.

— Это вам от русской армии.

Старик расцвёл. Даже борода у него, кажется, сделалась пышнее и гуще, глаза молодо преобразились, в них появился блеск.

— Благодарствую... Благодарствую... — пробормотал он по-русски. Говорил он чисто, без акцента. — Это очень приятный бакшиш.

— Садитесь, господин... — староста глянул подслеповато на погоны Корнилова и добавил, — господин капитан, на подушки. Там — место для почётных гостей.

Созинов также поспешно опустился на пол. То же самое сделал и Керим.

— Я вас угощу нашим национальным напитком, — сказал Худайберды, — водку мы не пьём, не положено... — он растянул губы в бледной кроткой улыбке, поднял глаза к потолку, — Коран не позволяет. А вот джарму пьём. Это и вкусно, и полезно, и не так крепко, — добавил он.

О джарме Корнилов кое-что слышал, но никогда не пробовал, это был напиток кочевников, сваренный из забродивших зёрен ячменя и молодого бараньего жира. Градусов в джарме — ноль целых, ноль десятых, но, несмотря на ничтожную крепость, от джармы, как говорили, можно захмелеть.

Худайберды хлопнул в ладони, подавая сигнал, на женской половине кибитки как некая мышка-норушка зашуршала, звякнула посуда, и через мгновение на гостевой половине появилась старуха в длинном чёрном халате и чёрном выгоревшем тюрбане. В руках она держала деревянный поднос, на котором стоял кувшин из хорошо обожжённой красной глины и несколько широких вместительных пиал, также слепленных из глины — видно, местной: уж очень необычным, в сизость, был тёмный, похожий на хороший румянец цвет глины.

Старуха поставила поднос перед Корниловым.

— Прошу отведать джармы, — сказал старик, разлил желтоватый густой напиток по пиалам.

Корнилов с удовольствием выпил. Вкус нельзя было спутать ни с каким другим: джарма ни на что не была похожа, таким вкусом обладает, наверное, только одна она.

— Хорошая штука, — похвалил капитан, накрыл пиалу ладонью, — хоп! Соседи не появляются? — спросил он неожиданно.

— Китайцы-то? — Староста запустил в бороду пальцы, разгрёб редкие длинные волосины. — Сюда они не спускаются, но на перевале, на вершине горы, над ледником постоянно появляются. Здесь им нечего делать, а там, — староста ткнул пальцем в пространство перед собой, — там мы их замечаем частенько.

— А почему в аил не спускаются?

— Причина простая: аил наш — бедный, взять у нас нечего, а вот пулю схлопотать можно. В аиле все — охотники, умеют лупить прямо в глаз...

Китайцев Корнилов считал противником несерьёзным. Другое дело — англичане, плотно засевшие в Индии, считающие Кашгарию — обширный район на северо-западе Китая — своей вотчиной. Китайцы называли Кашгарию Сиюй, что означало в переводе «Западный край», а во времена Маньчжурской династии именовали Синьзян, то есть «Новая граница».

А вот англичане — враги серьёзные. Друзья же — никакие. Мастера подкупа — непревзойдённые. Сунуть какому-нибудь китайцу пару монет в лапу и приказать взорвать кыргызский аил — всё равно что щелчком сшибить муху со стола.

Возвращались от гостеприимного кыргыза в сумерках. Созинов от выпитой джармы раздулся, как клещ, на ходу сыто похрюкивал в кулак.

Тёмные макушки гор сдвинулись над людьми.

— Я перед стариками кыргызцами готов на колени встать, ваше благородие, — разглагольствовал Созинов на ходу, прикладывал к губам кулак, крякал в него и вёл разговор дальше: — У меня есть старший брат Егор, так он очень долго болел — гнил заживо. Готов был умереть, ваше благородие, но смерть не приходила к нему. На ногах у Егорки даже появились свищи, в свищи эти вылезали куски костей — он вытаскивал эти осколки по штуке и зарывал в землю. Фельдшер станичный ничего не мог сделать — не знал, что за болезнь, а раз не знал, то и лекарства не мог подобрать. Повезли Егора к полковому врачу — тот тоже руки развёл в стороны... Отвезли брата к другому врачу, и также, ваше благородие, никакого результата... Егорка умирал. Бабки окрестные — а этих ведьм развелось видимо-невидимо, они берутся всё лечить, — также ничего не смогли сделать. И тогда отец обратился к кыргызам, к старикам. Вскоре пришёл один, кривоногий, в шапке из лисы, подслеповатый, поселился у нас в доме... Вы верите, ваше благородие, он целую неделю ничего не делал, только наблюдал. Сидел в углу, подогнув ноги под себя и наблюдал. Даже не шевелился, ровно бы и человеком перестал быть. И так — с утра до вечера. А потом попросил отвезти его домой, в аил. Велел не беспокоиться — сказал, что появится сам. Папаня, естественно, спросил, когда же появится, кыргыз ответил: «Не знаю».