Вадим Баранов - Горький без грима. Тайна смерти

Я завершаю подготовку обширного тома мемуаров современников о Горьком, в котором представлен весь спектр мнений о нем, включая самые злобные. Читатель найдет в книге множество подтверждений подлинного поведения Горького в этой ситуации, буквально травмированного юбилейным славословием, равно как и во многих других случаях, трактуемых нелюбознательными критиками превратно.

«…На широко разрекламированном Первом съезде советских писателей, собственно, только довели до сведения общества то, что уже давно решили и продумали до мелочей в кабинете Сталина и горьковской столовой»… Что, и доклад Бухарина о поэзии был такой «мелочью»? Тот самый, в котором пальма первенства отдавалась Пастернаку и подвергался критике Маяковский? Теперь хорошо известно, что докладчик, бывший глава антисталинской оппозиции, разгромленной в 1929 г., и спасенный Горьким, был утвержден вопреки воле Сталина и благодаря настойчивости Горького.

Но все это пока цветики. А вот и ягодки. «…Стерилизовалось уже само сознание писателя, его превращали в некоего зомби — автомат, удобный в обращении». «Буревестник превращен в подсадную утку, используется как ловушка для инакомыслящих». «…Предал свой народ, благословил тиранию»…

Что и говорить, более тяжелые обвинения трудно себе представить. А вызваны они известной горьковской поездкой на Соловки (см. гл. 2). Совсем иначе расценивает этот визит человек, не по слухам и легендам знакомый с Соловками, а побывавший там не по своей воле, один из интеллигентнейших людей нации, академик Д. С. Лихачев. Он говорит о компромиссе Горького с властью, обещавшей вследствие визита писателя облегчить режим. Горький выполнил условие, палачи — нет. Можно, конечно, в наше время проявлять непримиримость и к компромиссу, но достойно ли его смешивать с тем, чего гнусней нет на свете, — с предательством?

…Сломленный человек, ставший послушным орудием в руках властей, заболевший той болезнью, «которая, прогрессируя, приведет в конце концов Горького к полному перерождению, превратит из защитника и вдохновителя угнетенных в защитника и вдохновителя угнетателей»… Как говорится, комментарии излишни! Аргументы же В. Шенталинский пускает в ход старые, заезженные. Продолжал восхвалять Сталина… Историками давно доказано, что это превратилось в ритуальную норму поклонения вождю и далеко не всегда раскрывало подлинное отношение к нему… Не протестовал против жестокого закона… Прежде всего мы не знаем содержания многих бесед Горького со Сталиным. Е. Замятин, например, убежден, что в процессе имевших одно время тесных личных контактов с Хозяином Горький в немалой мере способствовал смягчению диктаторского режима в стране. Не протестовал публично? Где и как это мог сделать Горький или кто-либо на его месте в такой стране? Публиковать протест за границей? Равносильно самоубийству. Горький не боялся смерти (хотя и много думал о ней издавна). Но он очень не хотел отправляться на тот свет преждевременно — «Я намерен очень долго жить» (1927), — чтобы реализовать свою программу развития культуры в стране, рассчитанную на все возрастающий профессионализм, отлучение бездарей, прикрывающихся партийным билетом, самоуверенных дилетантов. «Надо прекословить», — внушал он молодому Ю. Герману, и сам делал это, но не по-мальчишески, а как дипломат (по характеристике того же Замятина). Дипломат поневоле. И достаточно тонкий. Но вот только смысл и природу этой дипломатии не выудить из готовых цитат. Их надо искать в подтексте, в сопоставлении самых разнообразных фактов и документов.

И еще один, последний конкретный пример, который с особой наглядностью свидетельствует: беда В. Шенталинского в том, что, вводя новые важные факты, отнюдь не подтверждающие его суперкатегорические выводы, он начисто игнорирует другие факты и мнения, которые его прокурорские обвинения опровергают. «Сегодня мы можем сказать определенно: это выдумки или заблуждение, что Горький сопротивлялся насилию и стал бы помехой в 1937 году, за что-де Сталин его и убрал».

Позволительно спросить: кто это «мы»? В сие понятие явно не входит, к примеру, авторитетнейший историк, автор всемирно известной книги «Большой террор» Роберт Конквест, которого трудно заподозрить в особом пристрастии к Горькому, но еще более — в наивном дилетантизме. На основании многолетних изысканий он со всей категоричностью ученого утверждает, что большой террор начался не после убийства Кирова, а после смерти Горького (и не мог начаться при нем).