Марк Агабальянц - Моя семья. И другие рассказы…

Умеет… умел… умеет.

Вот и с этими временами никак не определюсь – то в прошлом времени думаю о нём, то в настоящем. Теперь, наверное, нужно в другом времени – в «будущем навсегда». Есть ли такая форма времени?

Спросил бы сейчас…

…

Это было записано в феврале 2014-го… На одном дыхании, что называется «в один присест», в самолёте, в небе между Бен-Гурионом и Шереметьево, когда я возвращался домой после похорон моего любимого папы…

Из воспоминаний Юры…

В нём меня поражает всё – его непостижимая начитанность, тонкая музыкальность, профессорски серьёзный тон и в то же время глаза, светящиеся детским весельем.

Но больше всего – вот это… Помню, мы сидели у костра, ворошили веткой запекавшуюся в золе картошку, он расположился на каких-то кореньях, как на троне на некотором возвышении, смотрел на огонь и не мечтательно, нет, а вполне определённо произнёс:

– Лет через восемь я защищу кандидатскую, ещё через восемь –

докторскую, а где-то между тем и этим получу премию… В общем, академиком буду…

Он сказал это и засмеялся, но я понял, что смех его был вызван моим недоумением, а вовсе не несерьёзностью его собственного сообщения. Нет, он не шутил! Было это ещё в нашу студенческую пору – я учился в консерватории, он в университете. Но, когда сейчас я возвращаюсь памятью в прошлое и вижу, что ровно «через восемь» он таки стал кандидатом, «ещё через восемь» доктором, а ровно посередине «между тем и этим» получил государственную премию – у меня мурашки по коже…

Агабальянц Эдуард Гаспарович

Советский учёный, химик-аналитик, кандидат наук, лауреат государственной премии в области науки и техники, доктор химических наук.

Разработал новые научные направления, некоторые основы получения новых материалов, автор большого количества работ и научно-популярных книг…

(по материалам «Енциклопедiя сучасної України» , 2001г.)

…

В «Энциклопедии современной Украины» ещё длинный перечень его достижений, скрупулёзно датированный и пунктуальный, начиная с самого рождения. Нет там, разве что, этого – за четыре года Великой отечественной войны он пережил три гитлеровские оккупации и одну сталинскую ссылку…

«Наш киевский дядя…»

Дядя побрился и как раз шёл из ванной комнаты через коридор мимо телефона, когда тот зазвонил. Он поднял трубку:

– Да…

Это его, немного с вызовом «да…» – мы всегда посмеиваемся над ним: оно звучит совсем не по-местному, и с невероятным апломбом. Он произносит это своё «да…», с таким гонором, как будто он, как минимум министр иностранных дел…

– Да…

Вот так всегда – приезжает раз в год, и стоит ему только пересечь порог дома, как сразу же телефон звонит только ему. Из детской вредности нам хочется, чтобы на сей раз звонили не ему – в доме и без него полно народу – и чтобы из «министра» он превратился бы в простого секретаря, с функцией «кого позвать». Тем более что ему только что звонили, и он уже говорил по телефону с полчаса…

– Да… вас слушают…

«Вас слушают»! Ну что это за «вас слушают»! У нас так не говорят! Мало того, что не знает армянского – это с его-то фамилией и внешностью – так ещё и по-русски с какими-то «выкрутасами»!

– Да-да…

Хорошо, что хоть в «да-да» нет всяких «г», потому что он их так «гхекает», что нам становится за него стыдно. Ведь, вроде, грамотный человек, образованный, а вместо чистого «г» всякие призвуки…

– Да…

Интересно всё же, кто это звонит, и о чём так долго можно говорить, перемежая разговор только бесконечными «да…». Одно понятно, что, видимо, звонят не кому-то из нас.

– Да…

И эти «да…» у него разные. То есть, он каждый раз с чем-то соглашается, но всякий раз на новый лад:

– Да…

И, продолжая слушать, плотно прижав трубку к уху, он стоит перед зеркалом, приближается к нему лицом и пристально рассматривает свои скулы, немного поглаживая ладонями по только что выбритым щекам…

– Да-да…

Поворачивается к зеркалу спиной, садится у тумбочки, закидывает ногу на ногу, лучезарно улыбается – как будто его могут видеть с той стороны провода – снова выворачивается к зеркалу, сам себе состраивая всякие гримасы…

– Да, – он раскатывается зычным смехом – который тоже, кстати, нас беспричинно раздражает – и, спустившись баритональным глиссандо с верхней ноты практически на квинту вниз, завершает его своим очередным: