Владимир Сапрыкин - Жизнь моя, ты не приснилась мне. Исповедь советского человека

А привет от брата Гены будет последней весточкой и мне, и матери – тете Мане. Он погибнет и останется лежать в братской могиле в Днепропетровской области, я нашел его слишком поздно, теперь навестить брата не могу, – там бесчинствуют погромщики советского мироустройства. Погиб и другой сын тети Мани – Александр, могила его неизвестна. А старший сын Леонид, мой брат, имевший бронь от призыва, работал на оборонном заводе в Омске, погиб от ураганного приступа дифтерии, спасти его не смогли. Мария Ивановна Непряхина осталась одна, не выдержав горя, от язвы желудка умер ее муж, мой дядя Алексей Яковлевич Непряхин. Война косила всех подряд, и на фронте, и в тылу.

Не могу не сказать еще об одном источнике нашей жизни в те годы – это самогоноварение. Зачем непьющей матери и мне, ребенку, понадобилась самогонка, – такой нелепый вопрос может возникнуть у того, кто ничего не знает и знать не хочет о военном времени, в котором жили люди, о тех обстоятельствах, в которые их поставила война. Самогон, говоря современным языком, – это «валюта», которой обездоленные женщины и их дети расплачивались за неподъемные для них виды работ. Вспахать плугом огород, чтобы потом посадить картошку, выкопать погреб, охватить железным обручем рассохнувшуюся кадушку, восстановить крышу дома, разрушенную ураганным ветром и дождем, накосить сено для коровы и привезти его к дому, «забить» свинью, сделать железные листы для варки на огне патоки, соорудить тот же самогонный аппарат – всё это и многое другое может сделать только мужик, которому надо платить за его труд. В отсутствие денег в качестве их эквивалента и выступала самогонка. Гнали ее из свеклы, высоко ценился «первач», понятие, широко известное в народе, оно даже включено в «Орфографический словарь русского языка». Я был весьма осведомлен о градусных отличиях самогонки. Наладив аппарат, мама сажала меня возле него, рядом ставила посуду и объясняла: время от времени взять пробу и осторожно, чтобы не обжечься, плеснуть в огонь под котлом, если горит, значит, первач, его сливать в большую бутыль, всё остальное – в другие емкости. Хороший первач имеет 65-70 градусов крепости, его любили желающие «обменять» свой труд на эту «валюту» и соглашались «помочь» нам с мамой. Впрочем, в Антоновке практически не осталось мужиков, способных выполнять тяжелую и квалифицированную работу, как и употреблять знатный первач, выручали ходившие по деревням отходники из других мест.

Я хорошо помню двух антоновских мужиков, которые брались за помощь семьям, оставшимся без мужей и отцов, но они были совершенно разными в социальном и нравственном отношении. С теплотой и благодарностью вспоминаю Андрея Савельича Васина, скотника, ухаживающего за крупным рогатым скотом, за могучими быками-производителями. Внешне – настоящий русский богатырь, антоновский Илья-Муромец, он смело входил в загон, где цепями были привязаны два диковатых бугая, беря сильными руками за кольца в их ноздрях, усмирял и выводил на улицу, на водопой. Мы, мальчишки, с восторгом и страхом следили за актами проявления силы, воли, превосходства человека над казалось бы неподвластными существами. Правда, однажды случилось невероятное: Андрей Савельич допустил промашку, и бугай поднял его на рога. Израненный, он долго лечился, выздоровевший, вновь пришел к бугаям. Казалось, сама природа послала в то время Андрея Савельича русским бабам и их детям, он словно чуял их горе и беду, немедленно приходил на помощь, его сильные крестьянские руки умели делать всё: пахал, сеял, ремонтировал, строгал, точил, рубил, а еще успокаивал, вселял веру в победу над врагом, в возвращение мужей, сыновей, братьев домой. Не знаю, но думаю, что ему самому, наверное, помогала его молоканская религиозная вера, хотя он никогда об этом не говорил. Андрей Савельич не брал никакой платы за свой труд, а если предлагали – решительно отказывался. Альтруист и абсолютный трезвенник, он был благодарен за обед хозяйкам, которые могли его накормить. Уважение к нему было безграничным, на него молились все. Совершенно другим был еще один житель Антоновки, Иван Каращуков. Небольшого роста, с хитрой лисьей физиономией, он редко появлялся на людях, поскольку слыл заядлым охотником и пропадал на болотах, стреляя уток и гусей. Когда его видели, он был с непременным ружьем за плечами. От колхозной работы его освобождал удивительный для того времени социальный статус – Каращуков был… единоличником . Жил вдвоем, позже родился сын, с женой, которую мы звали тетей Зиной. Она числилась уборщицей и сторожем в нашей деревенской школе, там же ей была предоставлена небольшая комната, в которой и пребывал муж – охотник-единоличник. От армии его спасала справка о якобы неизлечимой болезни… В деревне этому не верили, ходили упорные слухи, что Каращуков умело травит какой-то кислотой и обманывает врачей. Так ли это, не знаю до сих пор. Во всяком случае, слухи вряд ли были беспочвенными. Хронически больной единоличник успешно прожил большую жизнь. В середине 80-х годов, находясь в командировке в Омске, я посетил родные места, в Новорождественске вдруг встретил Каращукова. Оказалось, предупреждённые Исилькульским райкомом партии власти колхоза решили сделать мне подарок – пригласили на встречу с ответработником ЦК КПСС, то есть со мной, оставшихся в живых бывших антоновских жителей. К моему изумлению, среди них оказался и Иван Каращуков, которого я узнал, хотя это был совсем маленький, седенький, ссохшийся старикашка, но всё также остро смотрели его глазки, в них явно светилось любопытство: неужели это тот безрукий Вовка Сапрыкин, сын неистового отца – борца за справедливость? Каращуков вдруг приблизился и попытался обнять меня, по моему телу пробежала инстинктивная брезгливость. Я вспомнил, как он собирал дань с овдовевших антоновских баб, «валюта» для единоличника была одна – сметана и масло… Отрывая от детей и больных старух и стариков, истощенные, а подчас и голодные женщины несли эту «валюту» хищнику в человеческом обличье. Погибли воины Красной Армии, защищая оставленные семьи далеко в Сибири, давно умер альтруист Андрей Савельич, исчезла моя родная Антоновка, а этот любитель масла, сметаны и жаркого из дичи, жил припеваючи до самой глубокой старости. Проходимцы и приспособленцы умеют жить долго…