Леонид Леонидов - Рампа и жизнь

И, как гора, направился в спальню.

Ходотов подошел к пианино и нарочито сладеньким тенорком запел: «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан…» И мы слышали, как из спальни раздалась густая басовая втора, которая скоро превратилась в откровенный храп.

Я думал: этот человек сегодня должен умереть!

А этот человек вечером легко и гениально играл «Свадьбу Кречинского».

Я нарочно пошел на этот спектакль и смотрел его с огромным наслаждением. По сцене ходил сияющий здоровьем Варламов, дышал весельем, и я видел, как люди, наполнившие театр, смотрели на него с радостью и восхищением.

В антракте спустился к нему в уборную. Уборная была чистенькая, кокетливая, с занавесочками, а на диване лежала уютнейшая в мире туша и тяжело дышала.

– Ты что? Хочешь, чтобы я поехал с тобой? Поеду. Количка мне много про тебя хорошего рассказал. Только пока что держи язык за зубами, не пыли. Мне каждый вечер двести колес в белом конверте, – понял? И труппочку собери не то, что с бору да с сосенки, а такую, чтобы не стыдно было. Надо совесть иметь: раз люди принесли в кассу деньги, надо им товар отпустить. Понял? В этом секрет. А насчет времени, репертуара, – приходи как-нибудь за полчаса до обеда, поговорим, обсудим. Стой. Вот что. Приходи в четверг: лапшу куриную Елизаветушка сварганит. А насчет другого, прочего расскажет тебе – он.

Кто он? – подумал я и тут только заметил, что около нас стоит карлик с неподвижным, серьезным и внимательным лицом. Карлик учтиво поклонился.

А мне от неожиданности стало даже как-то не по себе.

– Ну, не стану больше вас беспокоить, Константин Александрович, – сказал я откланиваясь.

– Да ты меня ничем и не беспокоишь, – ответил Варламов, – рад тебя видеть, хлебодавец. По-моему, из тебя выйдет толк. Нагнись.

Я нагнулся, и он поцеловал меня в щеку.

– Храни тебя Господь. В Бога-то веруешь?

– Верую.

– Ну, вот и хорошо. Иди с Богом.

И, как сейчас, помню день нашего отъезда.

Яркий солнечный день, не холодный, но и не теплый. Все прекрасно одеты: петербуржцы.

Все радостны. Предстоит прекраснейшее путешествие. Никаких сюрпризов, с нами дядя Костя, священный Апис, беспроигрышная лотерея… И среди этой труппы – женщина, которая заставляет биться мое сердце.

Смотрю на часы. До отхода поезда остается десять минут, а дяди Кости еще нет.

И сердце начинает замирать от зловещих предчувствий. А вдруг опять хватил ледяного квасу после огненной селянки – и много ли человеку нужно? Мои предчувствия, много позже, но, увы! в конце концов, оправдались: от этих пиршественных излишеств Варламов и умер.

И вдруг, о радость! На горизонте начинает обрисовываться престранная процессия.

Идет, животом вперед, какой-то гигант в котелке, окруженный тоже какой-то не совсем обыкновенной свитой. Тут и железнодорожные жандармы, и станционное начальство, и какие-то дамы в накидках, и просто пассажиры с чемоданами, очутившиеся на вокзале в ожидании поезда.

Все волнуются, кричат, и чувствуется восторг, обожание, преклонение. Они мешают ему идти, и я боюсь, что поезд уйдет перед самым носом. Бросаюсь на выручку и слышу Костенькину октаву:

– Пуговиц, пожалуйста, не рвите, пуговиц! Время прохладное. Простужусь – играть не смогу. А, Леничка! Выручай, Бога для!

Я принялся за выручку и, при помощи других, подоспевших актеров, водворил дядю Костю и карлика в вагон.

Очутившись в вагоне, дядя Костя прежде всего скомандовал:

– Туфли и подушки!

Потом лег и немедленно заснул, пожевав губами.

И я только тогда понял, до чего этот человек утомлен.

…После его смерти осталось наличными 60.000 рублей.

Из них – 15.000 было завещано Елизаветушке.

20.000 он оставил своей воспитаннице, дочери швейцара.

2.000 – на учреждение стипендии имени Варламова при Театральном Обществе и некоторые суммы на учреждение стипендий при других учебных заведениях.

А чтобы добыть эти деньги, больной старик мучил себя утомительными поездками и работой, в конце концов, очень трудной, сложной и суетливой. Лично ему эти деньги не были нужны, ибо по штату он получал 12.000 рублей в год.

Теперь, за отдалением времени, начали забывать, что такое представлял собой русский золотой рубль.

Поэтому варламовского жалованья, при его холостяцкой жизни, ему хватало за глаза, и, если еще он работал дополнительно, то только для того, чтобы обеспечить каких-то людей, которых он, по доброте сердца, приблизил к себе: свою крестницу, дочь швейцара, и вдову брата.