Леонид Леонидов - Рампа и жизнь

Кружок этот стал издавать маленький театральный журнальчик под названием: «Любовь к трем апельсинам» (название одной из пьес Гоцци).

Доктор Дапертутто забрал в свою далеко не итальянскую, а твердо-немецкую голову намерение воскресить Commedia dell Arte и, действительно, воскресил, и публика валом валила на эти спектакли, но при обязательном условии – бесплатно.

Доктор Дапертутто, при всей своей настойчивости, не мог все-таки сотворить чуда: населить зрительный зал тоже итальянцами, и той же, Карло Гоцци, эпохи. В зрительной зале бесплатно сидели скифы двадцатого века и дапертуттовская Commedia dell Arte наводила на них зевоту и желание уйти в буфет.

Дело в том, что все пьесы, в конце концов, создававшиеся в Commedia dell Arte, были записаны, собраны и вошли в известный сборник Эвариста Герарди, каковой в издании 1646 года я и до сих пор храню в своем библиотечном шкафу.

«Арлекин – император луны», «Коломбина – адвокат за и против», «Комическое золотое руно» и тому подобное, – все это когда-то, триста лет тому назад, может быть, как-то и звучало под итальянским синим небом, на фоне шестимесячного карнавала, перед партером, преисполненным восприятия, очень далекого от нашего… Но в Петербурге это было неинтересной смесью французского с нижегородским, итальянского с калужским и вызывало только впечатление скуки и неловкости.

Девы в длинных туниках томно ходили со светильниками, но рта открыть не могли. И знаменитых итальянских импровизаций что-то не было слышно и из уст самого доктора.

Доктор, как он и сам впоследствии признавался, «обчитался книгами», немецкий мозг варил усердно и упрямо, но перспектив не замечал, и девицы начали подумывать о замужестве в Херсонской губернии.

Дапертутто продолжал свои искания и после революции и, в конце концов, так надоел большевикам, что они, по своей прямолинейности, загнали его в Сибирь за великое преступление – «затемнение народного самосознания».

Там он и погиб. А из девиц со светильниками сделали доярок.

Но доктора Дапертутто, по человечеству, все-таки жаль. Несмотря на все, был он человеком своеобразным: своими пустяками он как-то оттенял достоинства настоящего Театра, животворного и дышащего, и его пламенность, как и всякая пламенность, была порой интересна и заслуживала иного эпилога, а не сибирского поселения.

И вот этот полусумасшедший Дапертутто сумел подойти к такой большой актрисе, как Комиссаржевская. И уговорил ее вручить ему свою судьбу, славу и огромный талант.

И, еще раз, повторилась история Трильби и Свенгали.

…С осени 1906 года в театре на Офицерской улице Мейерхольд начал свои никому ненужные эксперименты. Публика шла на первые представления, – все остальные проходили при пустом зале.

Для Комиссаржевской это был третий удар: первый был нанесен мужем, второй – Александринским Театром, третий – Мейерхольдом.

В этот злосчастный период шли: «Гедда Габлер» Ибсена, «Сестра Беатриса» Метерлинка, «Балаганчик» Блока, «Жизнь Человека», «Черные Маски» Андреева и «У Царских врат» Гамсуна.

И, конце концов, Комиссаржевская была разорена и нравственно и материально. Написала на прощание Мейерхольду:

«По этому пути вместе идти не можем. Путь этот – ваш, а не мой».

И из Петербурга пришлось бежать.

Куда? Конечно, на провинциальные гастроли. Опять строить карточный домик.

Была собрана труппа, и поехали в Среднюю Азию.

И где-то в Ташкенте Вера Федоровна Комиссаржевская заразилась оспой и в жестоких страданиях скончалась.

…Кто, хоть раз услышав, может забыть ее обольстительный, грудной, пронзавший сердца, голос?

Александр Блок пропел ей последнюю песню:

«Бесприданницу» можно было изъять из русского репертуара: Лариса умерла.

Могила ее находится в Петербурге, в Александро-Невской Лавре.

Так призывал поэт.

– Варламов!

Самое удивительное явление на мировой сцене.

– Волшебник Театра!

Какая бы плохенькая пьеса ни шла, но раз в ней занят Варламов, все начинало блестеть и сверкать: и текст, и партнеры, и декорации, и души зрителей.

Актер великой щепкинской школы…