Барон фон Хармель - В Москве у Харитонья

Закончил он свою тираду тем, что из-за свободного знания европейских языков, полученного еще в молодости, он так и не выучил иврит, ужасно говорит и не умеет ни читать, ни писать. При этом он сделал скорбное лицо как у Марселя Марсо и искристо улыбнулся своими серо-голубыми и совсем не старческими глазами. Да он шутник, однако, подумал я, надо ужинать идти, и что он делает-то у нас. Через минуту все стало ясно. Ужин явно состоял не только из того, что было в холодильнике. Старик принес замечательные отбивные и, видимо, сам и зажарил их, потому что мясо было прожарено не так, как это делалось у нас в доме. Вкусно, черт, подумал я, приходил бы почаще, глядишь, ели бы нормальную еду и приготовленную как надо, а не эти гуляши дурацкие с котлетами. И как по мановению волшебной палочки старик стал приходить чаще, появился повод – футбол. Начался чемпионат мира.

Разумеется, сначала я болел за сборную СССР, пока она не сдулась как обычно. А дальше я начал болеть за немцев. Я задал вопрос, он промолчал. Потом ответил: вся семья погибла в Аушвице, назвал он Освенцим по-немецки, уцелели только он, потому что с 29-го года жил в Палестине, и одна сестра, переехавшая в Париж еще до 33-го года. Остальные все погибли в Аушвице. Он был спокоен, я понял, это не может быть пережито и преодолено. С этим он умрет, но вместе с тем он чувствует себя немцем, он думает по-немецки, он одевается по-немецки, он говорит по-немецки, если есть с кем, он немец, и он, конечно, вне всякого сомнения, европеец во всем: в том, как ходит, и как сидит, и как говорит, и как носит всегда туфли, а не дурацкие сандалии, он ест как европеец. Конечно, он всю жизнь курил, недавно строго-настрого запретили врачи. У него коллекция трубок, и он обожает сигары и иногда перед сном делает пару затяжек или утром с кофе.

Глядя на него, я думал: ну точно же мужчина как коньяк, чем старше, тем лучше. Он был женат дважды. Первая жена погибла во время бомбежки в начале 50-х в Тель-Авиве. Он остался один с двумя детьми, женился на женщине, которая была вдовой. Он вырастил четверых детей. Повторно овдовел пять лет назад и живет один. Его никто никогда не навещал. Но каждое утро, кроме субботы, в одно и то же время посыльный на мотороллере привозил ему газеты на всех европейских языках и кидал на его участок через забор. Соломон говорил, что их ему присылает старший сын, который работает в аэропорту «Бен-Гурион» большим начальником. Его детей никогда никто не видел, он жил совершенно один в небольшом коттедже.

Футбол разгорался все больше, и немцы играли все лучше. Он болел, думаю, все-таки за немцев, хотя делал это цивилизованно. Европеец, он умел скрывать свои эмоции. И он был красив, несомненно, высок, статен и при этом мужественно подтянут. Нет, не сухой, не тощий, крепкие бицепсы, совершенно не по его как минимум восьмидесяти пяти годам. У него дома я сразу нашел разгадку этого ребуса – штанга, гантели, гири, эспандер, и видно, что все в работе, и эффект был грандиозный.

Как-то мы смотрели с ним телевизор. Футбол давно закончился, но вдруг всплыла тема Германии. Он спросил у меня, знаю ли я, кто такой Эйхман. Я не сразу понял, о ком он, ведь по-немецки все это звучит иначе: Хитлер, Химмлер, Херинг, Айхман, Айнштайн. Ну как же, уточнил Соломон, тот, который ведал еврейским вопросом, начальник отдела в гестапо. «А я его обслуживал в тюрьме, – сказал Соломон, – он потребовал, чтобы с ним говорили чисто по-немецки, и чтобы кухня была немецкая и французская, и чтобы с ним обедали и завтракали и ужинали, и под музыку, и читали стихи. В общем, я не хотел, но меня попросил Додик». (Давид Бен-Гурион – первый премьер Израиля). «И ты согласился? У тебя же все погибли в концлагере!» «А что было делать, этот подонок заявил, что не будет давать показания и выступать в суде, если его не будут обслуживать по-немецки». «И ты, ты не придушил эту гниду? Его же в школе называли маленьким еврейчиком за маленький рост, тщедушное телосложение и крючковатый еверейский нос, а ты такой здоровяк!» «Я пожалел». «Кого, его?» «Да нет, меня охранник попросил, сказал: «Соломон, если ты зайдешь в камеру и начнешь душить его, я не буду стрелять в тебя, как положено по инструкции, и мне с тобой голыми руками не справиться, ты можешь одной рукой задушть эту тварь, Айхмана, а второй меня. Соломон, моя семья будет голодать, у меня пятеро детей, и я один кормилец. Не души эту тварь, пусть он отвечает на вопросы в суде». Только ты не говори никому, мне никто не верит, считают, что я старый чудак и фантазер». «Я верю, – сказал я и увидел благодарность в его глазах.